Валерий Кормилицын - Держава том 1

– Может ещё сказать, сколько колец в носу папуаса из племени Ханги-Манги? – перебил Максима брат. – Зачем мне всё это нужно знать? Это вам, душечкам военным, особенно академикам, свойственно кичиться своей эрудицией… Как же. Зная, сколько колец в ноздрях, вы путём математических подсчётов определите, сколько в стране добывают металла, а ещё маленько покумекав, определите и число копей в армии Ханги-Манги и на какое расстояние их можно запулить.

– Зато вы, господа профессора, точно знаете, с какой ноги встал с постели Гоголь на третий день после написания «Мёртвых душ», и в каком кармане носил носовой платок Белинский.

– Мы служим народу, а вы – престолу! – отодвинул от себя тарелку Георгий.

– Ага! Как Петрашевский, 7 7 Петрашевский М.В. (1819 – 1867г.г.) Основал в 1848г. либеральный кружок, в котором состоял и Достоевский. В 1849г. сослан в Сибирь. который ляпнул: «Не находя ничего достойного своей привязанности – ни из женщин, ни из мужчин, я обрёк себя на служение человечеству!»

– Да разве плохо служить человечеству?

– Господа, господа, перестаньте! Вы же не на студенческом диспуте, – попыталась разнять их Ирина Аркадьевна, но мужчины не слушали её.

– Оглянись, какая вокруг тебя красота, – обвёл рукой луга, далёкий лес и небо Максим. – Есть прекрасная проза. Великая поэзия… Вот и следует думать не о страждущем человечестве, а об умном, гармоничном, духовно развитом человеке, который поднимается ввысь, к Богу, а не опускается вниз, к земле, как Толстой. Благодаря таким вот опростившимся эстетам, мир катится в пропасть хамства и невежества, вместо того, чтобы взлететь к высотам культуры и красоты… А цветущая культура возможна лишь в сильном, могущественном государстве… Вот с того и идёт трагедия России, что русские дворяне с одинаковой гордостью носят ордена и кандалы…

– В этом не трагедия её, а благо! – перебил брата Георгий.

– Благо в служении престолу и России, а не в раскачивании государства, – оставил за собой последнее слово Максим Акимович.

Поздней ночью, когда все спали, Аким схватил одежду, на цыпочках спустился на первый этаж, вылез в окно, и по ночной прохладе устремился в сад, полюбоваться ночной Волгой.

Высоко-высоко в тёмном небе блестели звёзды, а далеко-далеко внизу, по чёрной воде, бесшумно скользили плоты с горевшими на них огоньками.

И где-то там, в непроглядном сумраке горизонта, небо сливалось с рекой, а огоньки на плотах – со звёздами.

«Вот бы попасть туда и точно узнать – река течёт к небу или небо опускается к реке…».

Поздно утром, позавтракав, большой компанией спускались по старинной лестнице вниз, к Волге.

Первыми шли взрослые господа, следом дети, а замыкали шествие работники с баулами и чемоданами.

– Спасибо, нет старичка-лакея, – запугивал детвору Аким, – он бы точно выронил саквояж и нас всех смело бы в Волгу.

– Вас бы смело, а мы бы остались, правда, Максимка, – вела за руку младшего брата Лиза.

– Друзья мои, как замечательно было бы искупаться, – нараспев произнесла Любовь Владимировна, поплескав рукой в тёплой воде.

– А зачем же дело стало? Вон за беседкой купальня…

– Нет, нет, нет. Мы не одеты к купанию, – сходу отверг предложение брата Георгий Акимович.

– Георгий, ты шутишь, купаться следует раздетыми…

Но младший брат оставался неумолим, и бодро топал к небольшой пристани с двумя катерами и полудюжиной лодок, находившейся в сотне саженей 8 8 Сажень – 2,13 метра. от купальни.

– Один катер ваш, ромашовский, вон тот, дерьмовенький, а вот этот белоснежный красавец, наш, рубановский, – подначивал брата Максим Акимович. – Сегодня располагайтесь и привыкайте к деревенскому быту, а завтра нанесём к вам в Ромашовку визит, – помог затащить баул в катер Рубанов-старший.

Настал июль.

Няня варила за домом, на двух примусах, клубничное варенье. Ей помогала крепкая девка в широком сарафане и с русой косой по спине. А снимал и ставил тяжёлые тазы молодой работник в закатанных до колен штанах и когда-то светлой, а теперь потемневшей от пота и копоти, идущей от примусов, рубахе.

Но в основном он сидел на корточках, и пялился на статную молодую работницу.

С другой стороны, на небольшой скамейке под деревом сидел Аким, тоже наблюдая за молодкой, хлопотавшей у одного из тазов.

Рядом с Акимом сидел брат с блюдцем в руках и ждал появления пенок.

– Манька, ну накладывай, накладывай детям пенки, – руководила нянька. – А ты, Федька, чо тут расселся как статуй ? Тащи сюды энти вёдра с клубникой.

Потом всей семьёй обедали на выходящей в сад веранде, за накрытым белоснежной скатертью столом.

Казалось, весь мир плавился от зноя. Есть не хотелось, хотелось пить.

В неимоверных количествах поглощались холодные компоты, и квасы из ледника.

После обеда взрослые шли отдыхать в спальную, а ребята мчались на речку. Для присмотра, с ними отправляли недовольную, изнывающую от жары, гувернантку.

– Господа! – язвительно морщилась от этого слова. – Далеко не заплывайте, – направилась она ополоснуться в купальню.

– Мадемуазель Камилла, а Клеопатра Светозарская плавать умела? – крикнул ей вслед из воды Глеб.

И это была глубокая его ошибка. Даже глубже Волги.

Гувернантка в задумчивости пару раз открыла и закрыла зонтик и вернулась к ребятам, остановившись у кромки воды.

Собрав в лёгкие весь кислород, находящийся в ближайших десяти саженях, Глеб нырнул, бойко работая под водой руками, но течение было на стороне мадемуазель Камиллы. Вынырнул он на том же самом месте, успев выслушать, пока проморгался, отдышался и вновь запасся для нырка кислородом, лекцию о благовоспитанных мальчиках, которые не станут задавать собеседнику бестактные вопросы.

– Светский разговор, мон шер, – вновь поморщилась она, – должен быть приятен и оставлять за собою хорошее впечатление о собеседнике.., он должен быть преисполнен заботливости к присутствующим лицам…

«Вот и позаботьтесь обо мне молчанием», – хотел произнести Глеб, но лёгкие ещё не наполнились достаточно кислородом для разговора, и он стоял перед мадемуазель Камиллой в облепивших ноги штанишках, тёр глаза и как вытащенная из воды рыба открывал и закрывал рот.

Гувернантке это очень понравилось. На этот раз она вдохнула в себя весь близлежащий кислород, чтоб барчуку поменьше досталось, и на одном дыхании произнесла:

– К сожалению, месье, пагубное вторжение нигилизма так грубо поколебало все хорошие свойства общества, что всякая вежливость сделалась оригинальностью, и то, что ещё недавно считалось изящными манерами и вежливыми разговорными оборотами, нынче вызывает на многих лицах насмешливую улыбку, – строго глянула на своего малолетнего оппонента, но улыбки на лице не обнаружила. Подкрепившись хорошей порцией воздуха, продолжила: – Но нас пока поддерживает надежда, – дирижировала себе зонтиком, – что благомыслящая молодёжь… – глянула вслед с крейсерской скоростью улепётывающему от неё Акиму.