Себастьян Конрад - Что такое глобальная история?

Учитывая взаимосвязанность современного мира, трудно представить, чтобы данная тенденция повернула вспять. В то же время необходимо преодолеть еще немало трудностей. С институциональной точки зрения создание пространства для нового подхода может оказаться нелегким делом. Даже в Западной Европе и в США никто не гарантирует, что историческая наука, традиционно подчиненная задачам изучения истории отдельных национальных государств, окажется восприимчива к проектам, преследующим глобально-исторические цели. И даже в тех местах, где глобальный подход в целом находит поддержку, ему приходится конкурировать с другими за финансирование и преподавательские ставки. Принять на работу сторонника глобальной истории означает пожертвовать специалистом по средневековой истории или по какой-то другой почтенной области знаний, связанной с национальным прошлым. Глобальная история обходится недешево [24] Bayly C. A. History and World History // Rublack U. (ed.). A Concise Companion to History. Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 13. .

Подъем глобальных подходов – несомненно важная перемена, помогающая уйти от предвзятого узкогруппового отношения к действительности. С появлением сомнений в безусловной важности территориальных границ история стала сложнее. Если оглянуться в прошлое, то многие старые работы теперь могут напомнить репортаж о футбольном матче, когда вам показывают игру только одной команды и ничего не сообщают о других составляющих ситуации, таких как зрители, погодные условия и принадлежность команд к определенной лиге. Глобальная история, напротив, дает широкоформатную панораму процессов, долгое время остававшихся недоступными академическому знанию или, по крайней мере, считавшихся для него нерелевантными.

Итак, перед нами в определенном и важном смысле благотворная и даже в чем-то раскрепощающая практика. Но, как гласит старая поговорка, за все приходится платить. Глобально-исторический подход – не панацея от всех бед и не отмычка от всех дверей. Далеко не всякий исследовательский проект требует подобного ракурса: часто для решения задачи ключевую роль играет отнюдь не глобальный контекст. Нельзя утверждать, что все связано со всем. И было бы, разумеется, ошибкой рассматривать глобальную историю как единственно эффективный подход – как в отношении его точки зрения на историю, так и в отношении плотности изучаемых им сопряжений. В любой ситуации, какие бы силы ни были задействованы в игре, нельзя априори исходить из того, что самую важную роль играют транснациональные процессы, не говоря уже о глобальных. Многие явления будут по-прежнему изучаться в конкретных, четко очерченных контекстах. Сходным образом не следует терять из виду тех исторических акторов, которые не были интегрированы в сетевые связи, иначе они легко могут стать жертвами сегодняшней зацикленности на мобильности. При всех этих оговорках нам уже трудно было бы повернуть назад и забыть все те открытия, которые породило обращение к глобальному.

Риторика глобализации звучит сегодня громко и настойчиво, но наше время не первое, когда люди задумались о своем месте в мире. На самом деле уже с начала письменной истории они представляли себя в широких и все более расширявшихся контекстах. Неудивительно, что размах этих «миров» менялся в зависимости от интенсивности связей и частоты трансграничных обменов. Но воображаемая картина мира никогда не была механическим следствием глобальной интеграции; она всегда являлась результатом также определенного подхода и стремления – формой «создания мира». Для того чтобы лучше оценить особенности современных концепций глобального, полезно понять, как менялись с течением времени представления о мире в целом. Как мы увидим, стремление поместить свое общество в более широкую «ойкумену» было свойственно всем основным цивилизациям. Подлинно глобальное сознание начало формироваться в нескольких евразийских регионах в начале модерного периода, и в эпоху европейской гегемонии появился общий нарратив материального прогресса и национального развития.

Написание истории мира в определенном смысле столь же древнее занятие, как и сама историческая наука. Каждый из виднейших историков от Геродота и Полибия до Сыма Цяня, Рашида аль-Дина и ибн Халдуна писал историю своей собственной ойкумены, принимая во внимание «мир» вокруг нее. Однако описание и объяснение этого мира не было главной целью их трудов. Историки были в первую очередь заняты прославлением сущности своего собственного общества, или ойкумены, уникальная культурная идентичность – а обычно также и превосходство – которого была для них чем-то самоочевидным. «Мир», таким образом, служил в первую очередь обозначением земли за границей, контрастным «варварским» фоном. Так, например, в египетских хрониках Древнего и Среднего царств (около 2137–1781 до н. э.) все неегипетские народы описывались как «злые враги» – даже в мирное время или при наличии договоров с этими народами. «Египет» означал рационально упорядоченный мир, а за его пределами жили «абсолютно чужие, с которыми любые отношения были просто немыслимы» [25] Assmann J. The Mind of Egypt: History and Meaning in the Time of the Pharaohs. New York: Metropolitan Books, 2002. P. 151; Assmann J. Globalization, Universalism, and the Erosion of Cultural Memory // Assmann A., Conrad S. (eds.).. Memory in a Global Age: Discourses, Practices and Trajectories. New York: Palgrave Macmillan, 2010. P. 121–137. .

Более поздний пример – девять томов «Истории» Геродота, где борьба греков с персами описывается как столкновение Запада с Востоком, свободы с деспотизмом [26] Evans J. A. S. Herodotus, Explorer of the Past: Three Essays. Princeton: Princeton University Press, 1991; Breisach E. Historiography: Ancient, Medieval and Modern. Chicago: Chicago University Press, 1994. . Знаменитое разделение «отцом истории» цивилизации и варварства будет на протяжении веков играть основополагающую роль в историографии; его отголоски можно найти также и в трудах многих арабских и китайских летописцев.

Однако отношение к внешнему миру за пределами определенного общества нельзя свести только к стратегии «отчуждения». Даже в сочинениях Геродота (около 484–424 до н. э.), который описывал свои путешествия по Месопотамии, Финикии и Египту, равно как и в трудах Сыма Цяня (около 145–90 до н. э.), заметно стремление к этнографическому представлению других народов и обычаев. Те народы, с которыми греки и китайцы соответственно имели тесные политические и экономические связи, становились объектами интереса, выходившего за рамки простого желания усилить чувство собственной отграниченности. Приграничные районы были пространствами не только конфликтов и враждебности, но еще и обмена и встреч. Примеры такой заинтересованности в гибридизации и культурном обмене можно перечислять долго. Абуль-Хасан Али аль-Масуди (около 895–956) из Багдада описал известный ему мир в книге с цветистым названием «Золотые копи и россыпи самоцветов». Он описывал не только исламские страны, но также и регионы Индийского океана, связанные с ними возникшими еще в доисламские времена торговыми отношениями, которые простирались до Галисии и Индии. Подобно Геродоту, он много путешествовал: посетил различные мусульманские страны, Индию, Цейлон, Восточную Африку и Египет, а возможно, даже Индонезию и Китай [27] См.: Khalidi T. Islamic Historiography: The Histories of Mas’udi. Albany, NY: State University of New York Press, 1975. .