Ф. Ван Вик Мейсон - Серебряный леопард

– Мы проехали довольно много, – сказал Эдмунд, вытирая загорелый лоб.

Он отдал приказ двинуться обратно к армии франков, осадившей город Арка. Это был аванпост знаменитого порта Триполи. Последний со всех сторон был окружен водой, и путь к нему пролегал по дамбе, оборонительные сооружения которой выдержали все натиски крестоносцев. Сельская местность вокруг была очень богатой. Вот уже несколько недель тридцать тысяч направлявшихся к Иерусалиму франков жили просто превосходно.

Барон Дрого из Четраро временно устроил свою жену в небольшой крепости, расположенной близ медленно текущего ручья с прекрасным садом, созданным стараниями его арабских хозяев. Но Дрого, однако, с презрением отказывался считать это приятное местечко своим постоянным владением в Святой Земле.

Именно там, в этой маленькой крепости, на некоторое время обосновался и пылкий молодой сэр Робер из Сан-Северино. Он поправлялся от раны, полученной в Битве Копья. Молодой человек с трудом отрывал взор от высокой и стройной фигуры женщины, которой он увлекся еще в Италии. Однако ему пришлось заставить себя забыть о Розамунде. Она была женой Дрого.

Несколько раз сэр Робер говорил об отъезде второго отряда вассалов из Сан-Северино. Сэр Тустэн, однако, сообщал, что судовладелец из Пизы обещал доставить это новый отряд в Палестину лишь в мае. Причина такой задержки заключалась в том, что сицилийские моряки, которые первоначально согласились перевезти эти подкрепления, приняли более щедрое предложение поступить на службу к византийцам.

Поступило также и сообщение от леди Аликс. Она передавала, что в каждой молитве упоминает Эдмунда де Монтгомери, к которому надеется присоединиться, если того пожелает Бог, еще до взятия Иерусалима.

Многие прохладные весенние вечера, когда приходилось разводить огонь внутри помещения, Эдмунд, Робер, Дрого и Розамунда говорили об Аликс и о доблестном военачальнике графе Тюржи.

– Так и не удалось узнать, кто направил в ту ночь оруженосца искать меня? – поинтересовался однажды Эдмунд.

Сэр Робер заколебался, взглянув через комнату на Дрого, методично точившего перед очагом свой кинжал. В этот момент ломбардец поднял глаза и пристально посмотрел на брата Аликс.

– Нет, мерзавец, который это сделал, так и не обнаружен.

Из прихожей раздался взрыв смеха Хлои и басовитый хохоток Герта Ордуэя. Молодой саксонец любил поддразнивать эту милую, большеглазую девушку, но, по ее мнению, не замечал ее чувств. Честно говоря, саксонец полагал, что только ум и удача пока помогали Хлое избегнуть гибели и насилия.

Как всегда, внимание молодого саксонца было приковано к баронессе из Четраро, хотя Розамунда, подобно немногим благородным дамам, получила разрешение от практичных прелатов носить в походах мужскую одежду. Только при остановках, подобных этой, леди облачалась в блестящие, многоцветные платья, в прошлом принадлежавшие сарацинским женщинам. Европейские одежды давно износились и разорвались, а под рукой не было портних, которые бы могли сшить новые.

Врожденное благородство Розамунды стало еще более заметным. Красоту ее только подчеркивали легкие морщинки вокруг рта и глаз – свидетельства страданий и печали в связи с потерей ребенка. Как правило, Розамунда всегда была занята добыванием продовольствия для своего домашнего хозяйства. В свободное время она утешала больных и раненых, о выздоровлении которых просила в своих молитвах.

Дородные франки, расквартированные во владении Дрого, часто с признательностью отзывались о части туркополов под командованием графа Льва Бардаса, которая осталась от всего превосходного византийского войска, обеспечившего захват Никеи. Эта часть прикрывала левый фланг. Она также привозила пищу и фураж и вынуждала опасливых местных христиан больше помогать войскам.

С наемниками, как стало известно, все еще находилась графиня Сибилла. Эта странная, молчаливая женщина во время переходов сидела на горбах верблюда на шелковых подушках.

Розамунда сначала с недоверием слушала, что Сибилла слывет ангелом милосердия среди горячих воинов ее дяди. До графини Розамунды также дошли известия, что графиня Корфу частенько присутствовала на пирушках, которые устраивали офицеры графа Льва после взятия какой-нибудь крепости, а также при дележе богатой добычи.

Никогда, однако, ни при каких обстоятельствах не посещала темноволосая графиня Сибилла лагерь франков. Рослые западные воины могли только видеть, как она подгоняла ногой верблюда где-нибудь на окраине их лагеря в сопровождении двадцати преданных ей туркополов.

Ходили слухи, что, когда Сибилла решалась петь лагерных костров, то превосходила миловидных бюльбюлей – соловьев Западной Азии. Время от времени говорили, что пикеты франков, заслышав в отдалении ее чистый голос, считали, что это поет ангел. Они поспешно крестились и дрожащим голосом рассказывали сотоварищам об этом чуде.

Когда первый из таких рассказов достиг слуха Эдмунда де Монтгомери, он с удивлением вспомнил пророчество столпника, прозвучавшее с колонны в Константинополе. До последнего времени он не знал, что бюльбюль и соловей – разные назваия одной и той же птицы.

На протяжении всей кампании и в период медленного выздоровления Дрого между сэром Эдмундом и бароном из Четраро возникло грубоватое, но подлинное товарищество. Что же касается Сибиллы, то лучше бы это красивое создание находилось на расстоянии в тысячу лиг. Хотя Эдмунда волновала ее близость.

Довольно часто, когда бывший граф Аренделский лежал, завернувшись в одеяло, и прислушивался к мрачному пофыркиванию привязанных рядом верблюдов и к перекличке часовых, он раздумывал, чего ради Сибилла продолжает ездить с графом Львом, Почему не вернулась в Сирию в объятия Боэмунда Могучего? Герцог Тарантский, теперь именовавший себя князем Антиохии, быстро становился одним из самых могущественных христианских государей. Добившись своего, он твердо отказался от дальнейших авантюр, за что Танкред, Раймонд Тулузский, Готфрид Бульонский и другие называли его рыцарем-клятвопреступником, который отошел на обочину дороги в Иерусалим.

Сохраняя спокойствие, рыжеволосый гигант заявлял, что лучше послужит делу, охраняя их тылы и поддерживая открытыми каналы связи с императором, теперь уже благополучно вернувшимся в свой дворец над небесно-голубым Мраморным морем.

Нередко Эдмунд размышлял о счастье своей сестры и о ее чувствах к Дрого и Роберу из Сан-Северино. Могло ли быть игрой его воображения, что она хоть и производила впечатление поглощенной семейным долгом, на самом деле все больше отдалялась от своего мужа? Отдавала ли она себе в этом отчет? Задумывалась ли над пылкими взглядами сэра Робера? Молодой де Берне просто был не в силах скрывать свое восхищение ею.