Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

Большую часть этой науки Войку и его товарищи, порубежные крепостные стражники, проходили и закрепляли на деле, в боях. Вместе с другими войниками капитанский сын по нескольку раз в месяц скакал в поле — биться с татарами и бандами лотров, мало чем отличавшихся от ордынцев. Войку рубился с налетчиками, ловил их арканом, гнал, заманивал в ловушки, поражал из лука, из которого стрелял все лучше. У заколотого им на всем скаку татарина молодой боец взял отличный московский сагайдак с двумя колчанами стрел и носил его с подлинным войницким шиком, небрежно закинув за спину. Рыжий капитан Молодец, в чьей чете воевал и учился парень, не мог им нахвалиться.

В этой молодецкой ватаге, спаянной постоянной опасностью, Войку скоро стал всеобщим любимцем. И получил признанное всеми прозвище; теперь его звали Войку Чербулом, то есть Оленем, — за быстрые ноги и пристальный, олений взгляд, под которым человеку, замыслившему подлость, становилось не по себе и хотелось, как говорили иные войники, очистить совесть исповедью.

Бывалые воины из гарнизонных чет, конных и пеших, проводили свободное время в соответствии с тысячелетними казарменными обычаями. Играли в кости и карты, потягивали красное белгородское вино, чесали языки, мозолистые от терпких лагерных небылиц. Разговоры касались и фантастических дальних стран, и местных событий. Многих, к примеру, до сих пор волновал побег знатного татарина Эминека, или Менги, как звали его сородичи, проживавшего в крепости на положении почетного пленника господаря. Родной брат крымского бея из рода Яшлавских, Эминек был взят князем Штефаном в плен в 1469 году, вместе с сыном бея, при разгроме вторгшейся из-за Днестра орды. Царевича Штефан казнил злой казнью, а Эминеку даровал жизнь и с почетом поселил в Четатя Албэ, довершив этой постоянной угрозой свою месть бею, ибо, сказал тогда князь, «хорошо знаю, как страшно жить человеку, когда у него есть брат». Штефан, конечно, вспомнил при этом судьбу отца, Богдана IV, вероломно захваченного и убитого собственным братом, Петром Ароном.

Пять лет веселый бей-заде Эминек припеваючи жил на берегу лимана, охотился и пировал. И вдруг исчез, оставив на произвол судьбы богатый дом, а в нем и небольшой гарем, захватив только любимого сокола. Одни говорили, что беспечного Эминека выкрали люди бея. Друге — что пришло его время, и мнимое бегство татарина, по приказу из Сучавы, состоялось не без помощи здешних пыркэлабов. Но большинство сходилось все-таки на том, что хитрый Эминек, будучи опытным колдуном, уплыл морем в Крым в золотой винной братине, которую обратил в галеру, и что гребцами на ней стали две дюжины улиток. Ордынские беи, особенно крымские, давно слыли волшебниками и умели, по утверждению знающих современников, уходить из темницы в струйке дыма от мангала, улететь на крылатых конях, нарисованных ими мелом на стене, и совершать другие чудеса. Эминека же в городе считали особенно искусным чародеем, ибо только умелое колдовство, по уверениям сведущих людей, могло спасти его пни пленении от гнева разъяренного Штефана, увидевшего перед тем содеянные татарами жестокости и разорение своей земли.

Чудеса вообще были на первом месте в воспоминаниях белгородских ветеранов. От них Войку узнал, какие слова помогают в бою против вурдалака, как обезопасить себя от заговоренной сабли или стрелы, какие чары делают простую рубаху непроницаемой для копья и даже ядра. Ему разъяснили, наконец, как отличить речную русалку от озерной, а горного гнома — от маленьких человечков, населяющих подземелья степных крепостей.

Так прошла теплая осень. Теплым был и ноябрь, только в декабре начались холода. Вскоре, после долгого бурного бурана, почти вся Молдова оказалась под небывало толстым снежным покровом. Затем небо посветлело, и ударили морозы.

В один из таких ясных холодных дней в распахнутые ворота Белгородской крепости на всем скаку влетело пятеро всадников. Передний держал в поднятой руке горящий факел, оставлявший в хрустальном воздухе черный дымный хвост. Конники промчались к цитадели, где ждали их вельможные паны Дума и Германн. А город и крепость знали уже, что объявлена война, и господарь Штефан сзывает мужей державы под свои славные стяги.

Ночь прошла в тревоге, в торопливых сборах. Наутро бойцов построили на площади. К ним вышли пыркэлабы, чиновные и выборные люди города, капитаны и Архитектор Антонио. В морозной тишине глашатай Рэцеш ясным голосом зачитал имена воинов, назначаемых в походный стяг, который поведет к Великому войску пан Дума, имея помощником капитана Молодца. Одним из первых был назван Войку, сын Тудора, по прозвищу Чербул. Не внесенные в список бойцы оставались на месте под командованием панов Петра Германна и Тудора Боура.

Последнюю ночь перед походом Войку провел дома. Ахмет, которому изредка помогал хозяин, самолично проверил и пригнал снаряжение и теплую одежду, с многозначительным взглядом вложил в переметную кожаную сумку подарок мастера — кольчугу. Затем принес собственный дар — выделанный крымскими кожевниками легкий, на диво прочный кожаный нагрудник, какие носили только ханы и мурзы, не пробиваемый ни копьем, ни стрелой. Войку вспыхнул от удовольствия и благодарности, и татарин тут же торопливо застегнул на нем доспех, под одобрительным взглядом пана Тудора. Затем накинул ему на плечи длинный плащ на волчьем меху, подал теплый гуджуман, помог надеть колчаны со стрелами и сагайдак с московским луком.

По знаку капитана, блюдя обычай, все в молчании сели. Потом вышли во двор. Войку подошел к руке отца и Зодчего, ждавшего их у порога. Обнял Ахмета. Крепко удерживая под уздцы нетерпеливого жеребца, по обычаю выпил поднесенный полонянкой полный рог красного вина. И только после этого, вскочив в седло, принял из рук верного татарина закаленное и легкое боевое копье с блестящим кованым острием.

— Чем бы он ни кончился, бой всегда — праздник для мужчины, — вздохнул тучный хозяин шатра, пан Иоганн Германн. — Господа рыцари, за завтрашний бой!

Присутствующие шумно осушили свои кубки.

В шатре вельможного боярина Иоганна, родного брата белгородского пыркэлаба пана Петра, собралось десять витязей из личной хоругви господаря, вступивших под знамя князя на этот год, в защиту христианства. На сложенных в несколько раз кошмах и шкурах, кроме молдавских воинов, полулежало пятеро иноземцев, храбрых сынов порубежных и далеких держав, — любителей странствий и битв, каких немало бродило по свету в то неспокойное время.

Посередине кочевого солдатского жилища боярина Иоганна, поверх толстого войлока, служившего полом, на трех плоских камнях стоял бронзовый мангал, наполненный пышущим жаром углями. В тесном шатре не было места для слуг, и пан Германн самолично наливал большим черпаком вино из открытого бочонка в чаши гостей и подкладывал на медные блюда горячее мясо из котла, подвешенного над мангалом.