Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

Юнис-бек светился молодостью, здоровьем и радостью жизни, дарованной судьбой своему неизменному баловню. На чалме его блестел знак отличия в бою — золотой челенк, на груди — позументы, какие носили молодые аги и беки, состоявшие при сераскерах и для связи с полками, — алай-чауши. Если в прошлый поход Юнис-бек исполнял эту должность при визире Сулеймане, теперь он был алай-чаушем самого падишаха.

— Довольно, мой львенок, поднимись! — ласково сказал султан. — Что сообщает наш славный визирь Сулейман?

— Сиятельный визирь припадает к твоим священным стопам, повелитель вселенной! — отвечал Юнис-бек, выпрямляясь и садясь в позе послушания на пятки. — Сераскер с тремя алаями акинджи выдвинулся вперед, на расстояние двух стадий от ак-ифляков. Начал в том месте закрепляться. Но предводитель кяфиров выступил с конницей из своей паланки. Гибельная дерзость, как думает визирь, может побудить бея кяфиров напасть на мусульман.

— У визиря достаточно храбрецов, чтобы на сей раз обратить ак-ифляков в бегство. На сей раз, — подчеркнул султан, намекая на то, что Гадымбу представился случай кровью смыть прошлогодний позор. — Скачи обратно, мой Юнис, и передай славному визирю наши слова.

Юнис простерся снова, но в эту минуту, тяжело дыша, в шатер вбежал тучный Махмуд, великий визирь.

— О великий царь! — вскричал он, грузно падая на колени. — Проклятый кяфир ударил по алаям Гадымба! О знамя веры! Наши воины отступают: проклятый кяфир теснит Гадымба!

— Видишь, мой Джованни, эти люди не дадут уже нам сегодня сыграть, — с неудовольствием сказал Мухаммед. — Надо все делать самому, ни на кого в державе нашей нельзя как следует понадеяться. Поеду-ка, погляжу, что натворил еще этот Штефан, дикий князь дикарей ак-ифляков.

Опоясанный саблей Османа, облаченный в сверкающие золотом доспехи и высокий шлем с шишаком, султан Мухаммед Фатих с малой свитой и сотней придворных спахиев выступил из лагеря. Но не успел выехать за частокол, как из-за поворота дороги показались скачущие в беспорядке акинджи Сулеймана Гадымба. Султан остановился, презрительно и грозно щурясь в сторону беглецов. Вскоре появились и верховые куртяне Штефана, с которыми, отступая, яростно рубился турецкий арьегард во главе с самим визирем.

— Виновные в этом позоре получат свое, — негромко сказал султан. — Но это — потом. За ту дерзость воевода ак-ифляков должен быть наказан немедленно, сейчас, иначе мир усомнится в доблести осман. Выводи, мой Махмуд, войско, поднимай всех людей. Начинаем бой, османы, начинаем бой. А победа — в руках аллаха.

Было лето от сотворения мира шесть тысяч девятьсот восемьдесят четвертое, согласно летоисчислению христиан — одна тысяча четыреста семьдесят шестое. В сиятельном и знаменитом городе Флоренции блистал веселый двор герцога Лоренцо деи Медичи. Великому Леонардо да Винчи было двадцать три года, Никколо Маккьявелли — четыре, а будущий славнейший рыцарь Франции Пьер Баяр еще только родился и дарил счастливых родителей своими первыми улыбками. Карл Смелый, бургундский герцог, еще громил, непобежденный, своих врагов, а некий Колумб, как объявила потом легенда, едва начинал докучать королю Португалии сумасбродными планами, которые были очень скоро и не без насмешки отвергнуты этим здравомыслящим монахом.

В этот год, в двадцать шестой день месяца июля, в месте, нареченном Белою долиной, великая армия султана Мухаммеда Победоносного разворачивалась для боя с войском князя Штефана, господаря Земли Молдавской.

Выехав со всею свитой и начальниками войск на пригорок, лежавший за ручьем, по ту сторону долины, на краю которой расположился молдавский лагерь, Мухаммед сразу оценил, как разумно выбрал Штефан место, чтобы укрепиться. На лагерь ак-ифляков, в который воевода и его люди успели уже отступить, можно было наступать только в лоб, на довольно узком пространстве; справа и слева местность была густо пересечена сетью нешироких, но довольно глубоких оврагов, густо заросших великих сил осман; о том же, чтобы пустить конницу на противника, укрывшегося за палисадом и рвом, не могло быть и речи, такое гибельное безумство мог себе позволить разве что венгерский король Владислав тридцать два года тому назад, под Варной. Бей Штефан хорошо выбрал место для лагеря; но что могут десять-двенадцать тысяч ак-ифляков против двухсот тысяч закаленных в боях осман!

Султан с гордостью наблюдал за тем, как подходят и занимают указанные им места его прославленные алаи. Хотя жара давала уже себя почувствовать, турки шли бодро, горя отвагой и нетерпением сразиться со своим врагом. Пять сотен конных мунтян, выброшенных вперед, служили зачинщиками и застрельщиками; они уже подскакивали к противнику, пускали в него стрелы, осыпали обидными словами, хорошо понятными обеим сторонам по сходству их наречий. Молдаване отвечали им вяло, словно без охоты, хотя десяток пуль, выпущенных из ручных пищалей, свалило с десяток забияк на землю, и мунтяне откатились назад. За ручьем, однако, строились уже грозные янычарские полки — тридцать тысяч пеших воинов, считавшимися лучшими в мире. Между их алаями нестройными кучками появились безумные в сече монахи-воины — дервиши, сбросившие уже свои серые плащи, готовые в одних рубахах, с одними саблями броситься на ненавистных кяфиров. За ними изготавливались к бою спешенные бешлии — двадцать тысяч отборных бойцов. По дороге проходили азапы — сухопутная и морская пехота, молодые воины, отчаянные в битвах на равнинах и в горах, на зыбких палубах галер, среди прибрежных скал и под стенами штурмуемых крепостей. По бокам пехоты занимали места спахии — на случай бегства врага по открытому месту, где его могла бы настичь молниеносная конница Фатиха.

Упряжки по шесть лошадей притащили и поставили на пригорках, справа и слева от пехоты, тридцать полевых орудий — паранок, за ними — двадцать более крупных и дальнобойных кулеврин — колон-борн, стреляющих ядрами от десяти до почти тридцати фунтов. Их установкой тут же занялись топчии и хумбараджи, большей частью наемные воины-христиане: итальянцы, поляки, венгры и немцы.

Солнце все выше поднималось над рослыми буками и соснами дремучего леса, под которым устроился лагерь бея Штефана, и выступало еще одно преимущество выбора, сделанного непокорным князем: оно слепило Мухаммеда и его армию. Сулейман-визирь, снова понадеявшись на свои силы, слишком поздно известил повелителя правоверных о нападении ак-ифляков, и великое войско начинало теперь страдать от жары. А кяфиров за их валом защищала прохлада близкой чащи, и немалое время, оставшееся до схватки, неверные могли отсиживаться в тени, попивая сладкую воду своих лесных родников.