Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

Всюду блестели на солнце литые и кованые пушки крепостного наряда. Сверкали шлемы дежурных воинов. И реял в самой середине крепости, на высоченной, словно мачта, башне таинственного Юги-воеводы вышитый серебром алый флаг, украшенный рогатой турьей головой.

Зодчий, Володимер и Войку прошли вдоль древнейшей Юговой, теперь внутренней стены к воротам, охраняемым копейщиками, и вышли в старый, неукрепленный Монте-Кастро. Чинный, тихий и сравнительно чистый городок богачей и старшего воинства остался позади; после широкой незастроенной полосы, оставленной вдоль рва, чтобы было место для обстрела при возможной осаде, потянулись белгородские посады. От крепостных ворот в гавань тянулась еще довольно широкая, прямая улица, и выше нее, по склону холма, разместилось немало добротных домов за крепкими заборами, с садами и огородами, с конюшнями, амбарами и прочими службами. Володимер без труда узнал в этом зажиточном, богатом даже квартале ту самую часть города, куда он попал в ночь побега и где встретился со своим спасителем.

Здесь тоже были конторы, несколько православных, католических и армянских церквей, наконец — каменное здание, в котором в былые, славные для генуэзцев на Молдове времена помещалась их торговая палата. Теперь в нем заседали молдавские городские власти — шолтуз и двенадцать членов его совета, пыргарей. Перед этим большим домом раскинулась пыльная площадь, увенчанная кронами громадных старых грабов, не без юмора именуемая горожанами «площадью панства», ибо нищих здесь было особенно много, и тут они с наибольшей наглостью приставали к прохожим. Вокруг расположились самые приличные из белгородских таверн и постоялых дворов. На этом месте глашатаи объявляли о прибытии новых товаров, зачитывали княжеские указы и распоряжения пыркэлабов, представителей высшей государственной власти на этих берегах.

По правую сторону от главной улицы, за кварталами богачей, взбирались на пологий холм ремесленная слобода — улицы гончаров, кожевников, скорняков, хлебников, кузнецов, оружейников. А слева пузырилась серая мешанина припортовых махал, прорезанная беспорядочным лабиринтом зловонных проулков. В теплой, пахнущей прелью и дымом, кухней и падалью, путанице жалких, похожих на норы лачуг и землянок, среди грязи, мусорных куч и поваленных плетней бродили стаи полудиких, вконец отощавших псов, от которых трудно было отличить таких же ободранных и свирепых свиней, давно живущих по звериным законам дикого леса и степи. Впрочем, люди тоже жили здесь по неписаному закону воровского леса, ибо портовые трущобы были естественным продолжением пиратского моря, разбойничьего леса и татарского Дикого Поля. Как роскошные палаты, поднимались над этой свалкой гниющего дерева и человеческих судеб покосившиеся таверны и корчмы — дворцы беднейшего люда, где обездоленные жители Монте-Кастро находили и утоление жажды, и утешение от горестей бытия.

Это был «нижний город», наиболее населенная часть Четатя Албэ, где жили, пожалуй, восемь белгородцев из десяти. Зодчий и его молодые друзья оставили его по левую руку, спускаясь по главной пешеходной артерии Белого Города к его морской, всегда разинутой пасти.

Улица была уже полна народу. По ней спешили по делам или стояли живописными группами молдаване и генуэзцы, ляхи и московские люди, татары и турки, мадьяры, далматинцы и немцы. Попадались персы, арабы, монголы; встречались даже странные черноликие иноземцы, при виде которых бойкие пригородные крестьянки пугливо крестились, оглядываясь и ускоряя шаг.

Мессер Антонио, Войку и Володимер продвигались сквозь этот красочный поток, встречаемые и провожаемые бесчисленными приветствиями, явно порожденными популярностью старшего из них.

В толпе, в основном купеческой, было много воинов, молдавских и иноземных. Блестели кованые наплечники и налокотники, плоские европейские кивера с приспущенными полями, похожие на стальные шляпы, остроконечные восточные шеломы. Шагали к крепости и от нее рослые земские войники в высоких, расширяющихся кверху гуджуманах, степенно шествовали латные рейтары-наемники в буйволовых куртках, проходили в камзолах с алыми прорезями и в замысловатых касках груболицые солдаты генуэзской и венецианской судовой охраны. Изредка сквозь людские скопища прокладывал себе дорогу конный воин или боярин на горячем аргамаке. Но конные и пешие, нотариусы и витязи, пираты и оборванцы — оружие носили все. Повсюду сверкали ножны дорогих сабель, серебряные рукоятки морских теcаков, позолоченные эфесы богатых палашей, холодные крестовины огромных двуручных мечей, изукрашенные драгоценными камнями ятаганы. У каждого на поясе болтался кинжал, стилет, узкая рыцарская «мизерикорда» или хотя бы простой нож. За плечами солдат и моряков можно было увидеть колчаны стрел и луки, одни из них несли алебарды и длинные пики, другие — подвешенные к ремням тяжелые боевые топоры. Время поневоле верстало всех в сословие бойцов, и каждый должен был носить оружие, чтобы при нужде защищать кошелек или честь, дом или жену, родину или жизнь, корабль или лавку.

Кстати о лавках: они радушно открывали свои двери по обе стороны этой улицы, уводившей на базар. Некоторые товары изготовлялись владельцами на месте: в одной можно было заказать перстень или браслет, в другой — каракулевую шапку, в третьей — зажаренное на угольях мясо или рыбу. Но люди, если и собирались что-нибудь купить, чаще всего проходили мимо. Мало кто, имея на то время, мог отказать себе в удовольствии лишний раз побывать на знаменитом белгородском рынке.

Торг был в разгаре в это далеко не раннее уже для него время. И вовсю кипели страсти в буйном сердце древнего Монте-Кастро. Ибо если крепость была его венцом и шеломом, а купеческий квартал — мозгом, то рынок по праву следовало признать сердцем этого в сущности небольшого средневекового города. Не чревом, именно сердцем.

Входя на базар, словно на кухню, человек не сразу разбирается в сложной путанице шумов и криков, но нос его уже невольно принюхивается к изобилию разнообразнейших и соблазнительнейших запахов. В ретивом сердце Белгорода царили аромат свежего воска, едкий дух баранины и козьих стад, чесночное дыхание харчевен и лотков со снедью. Товары выставлены в деревянных лавках, на длинных, вкопанных в землю столах, на толстых досках, поставленных на камни, или просто на землю. Тут были кожи, меха, мед, вино, мясо, зерно и масло, посуда и украшения, орудия земледельца и ремесленника, одежда для воина и торговца, оружие и доспехи. Больше всего народу толпилось в ряду, где торговали снедью; белгородцы любили поесть, а неугомонные гости города — и подавно. На переносных печурках и мангалах здесь жарились, варились и обжигались в масле яства всех народов, чьи сыны могли почувствовать на этой площади голод и раскошелиться на обед. Тут можно было отведать русских блинов, а после пряных болгарских и армянских блюд — попробовать прохладного анатолийского шербета и выпить под полотняным навесом кофе или чашку густого душистого чая с куском тающей во рту баклавы. В роскошное пиршество, которым можно было себя побаловать, могли войти (были бы деньги!) венгерский гуляш, татарская чорба, молдавская рыбная зама, а то и ломоть горячей мамалыги из круто сваренной просяной муки.