Ефим Лехерзак - Москва-Лондон

пошли опорожненные бочонки, кружки и кувшины, остатки пищи и обглоданные кости, месье Дюран, залитый вином, скорее всего был бы просто растоптан и раскатан в тонкую лепешку, если бы двое каких-то еще не сражающихся рыцарей не подняли бы его с пола и, раскачав за руки и ноги, не швырнули бы на стол, прямо

в блюда с остатками пищи.

А Чанслер и Смит, не без некоторой помощи своих шпаг и кулаков, пробились на улицу, отвязали с коновязи двух лошадей и галопом умчались прочь.

— В жизни не видывал такой потехи! Ха-ха-ха! — во все горло хохотал Смит.

— Еще неизвестно, так ли смешно будет нашим дорогим графиням, когда они узнают об этой истории, — смеялся и Чанслер. — Впрочем, главным возмутителем спокойствия был их первый министр. Он же первым свалился под стол — с него и спрос!

— Это каждый вам скажет. Не нравится мне этот Дюран.

— Угу. Но все-таки, боюсь, мы слишком уж жестоко подшутили над этим бедолагой. Я думаю, нам следовало бы завтра покаяться перед ним, а заодно и перед старшей графиней. А еще лучше — сегодня. У меня на душе как-то не спокойно. Пожалуй, гостям не мешало бы вести себя как-то поприличнее, не правда ли, Чарли?

— Может быть, и так. Но мне все равно не по душе этот Дюран. Я уверен, что он — каналья… Нутром чувствую…

— Ну, твое нутро — прибор слишком уж несовершенный: ведь чего в нем только нет, любая истина завязнет там, как в болоте. Хм… Ты знаешь, один хорошо подвыпивший философ в таверне «Усатая Джуди» говорил как-то, что истин на свете столько, сколько ходит по земле людей. А, каков

философ?

— Черт его знает… Я этих ребят недолюбливаю — у них языки длиннее рук.

— Вот уж что верно, то верно!

Так, беседуя, они вскоре прискакали в небольшую деревню. Пять-шесть десятков дворов, несколько колодцев вдоль единственной улицы, маленькая лавка у въезда и часовенка у выезда — по всему было видно, что богатство обошло это поселение весьма далекой стороной. И хотя только что наступила вторая половина дня, нигде не было видно ни души.

Чанслер и Смит спешились у колодца и не без труда извлекли из его недр тяжелую деревянную бадью с ледяной водой.

— Печеный гусь в сливовом соусе и в белом вине был вовсе не так уж

и дурен, как могло показаться, глядя на хозяина того заведения, — заметил Чарли, нагибаясь к бадье.

— А тушеная баранья ножка с чесноком и перцем обжигает мои дорогие кишки! — смеялся Ричард, тоже наклоняясь над бадьею. — Фу-у-у… За вкусную пищу всегда приходится расплачиваться восстанием желудка — тут уж нужно выбирать: либо — либо…

Но не успели они как следует утолить свою жажду, как дверь небольшого, скосившегося на правый бок дома с замшелой черепичной крышей едва не слетела с петель, потом вылетело и распласталось на земле полуголое женское тело в изодранной рубашке и с кровавым шаром вместо головы. Тело издало душераздирающий вопль и замерло, раскидав руки по сторонам. Тотчас на пороге появился рыжий детина с длинными косматыми волосами, светлой бородой, в залитой кровью нижней рубахе и подштанниках. В одной руке он держал большую скалку для раскатывания теста,

а в другой был зажат окровавленный клок волос несчастной женщины.

— Сука! — заорал детина с порога. — Где твое приданое за первую ночь?49 Сеньор не дал? Значит, не за что было! По дороге к венцу потеряла? Шлюха! Кругом меня обокрала! Убью, тварь!

И он, шатаясь от пьяного угара и садистского возбуждения, шагнул за порог, но споткнулся на ступеньке и грузно, тяжелым мешком, рухнул на землю, продолжая изрыгать проклятия и колотя скалкой по ногам своей бездыханной жертвы.

К невысокому деревянному забору этой небольшой усадьбы со всех сторон сбегались мужчины, женщины и дети. Все собаки деревни залаяли, пытаясь сорваться со своих цепей.

Женщины, вытаращив от ужаса глаза и прикрыв рты руками, громко перешептывались:

— Глядите, этот дикий зверь вырвал у нее волосы!

— Ах, какой ужас…

— Убил, подлец, бедную Люси…

— А все этот проклятый вампир!

— Ох, сколько же несчастных девушек перепортил…

— О Господи, воздай по делам мерзкому нечестивцу!

— Да есть ли у нас мужчины-то, а? Что же вы смотрите? Скрутите же этого бешеного быка да сбросьте его в колодец — пусть поостынет, проклятый убийца!

Тут же отозвались и мужчины:

— В постельных делах да при пожаре истину не найдешь.

— А что вас, толстозадых, в узде держать следует — так это же от Бога так завещано.

— То-то у тебя, пустоштанного, и беззадой-то жены нету!

— Ни чести, ни приданого Жану от жены не досталось. Тут тоже… того…

— Да-а-а… Девственность — это такая штука, что уж если ее потеряешь, то лучше потом не искать…

— Заткнись, Ги! Люси была славная и честная девушка. От рождения

и до самого венца у нас у всех на глазах жила. Не за что ее навозом закидывать.

— Чего хоронишь-то ее? Может, еще и жива… недобитая.

— Добьет… по всему видно…

— А где же эти Лекоки? Чего за дочь не вступаются?

— Всей семьей муку куда-то далеко повезли — все им здешние цены неугодны.

— Ну, тогда прикончит сегодня Жан свою бедолагу… если она еще дышит…

— Да уж почти неделю душу из нее вышибает. Крепкая, видно…

— А баба — что стог сена: сколько его ни бей, все в землю не заколотишь.

— Эй, соседи, а все-таки не накинуть ли на него сеть? Он ведь и трезвый-то как бешеный пес, а уж пьяный…

— Верно, соседи, давайте-ка выловим эту кровожадную акулу!

— А ты, староста, чего за штаны ухватился? Отяжелели уж? Наводи-ка порядок!

— Вампира бы сюда вытащить — пусть поглядит на плоды дел своих!

— На вилы его, проклятого!

— А заодно и его нечестивых хозяек, графинь наших! Вот уж у кого волосы-то повыдергивать следует!

— Да вместе с головами их песьими!

— Давно пора бы нам потолковать с этими нашими ведьмами по душам…

— А говорят, молодая графиня совсем и недурна собою.

— Вот бы ее сейчас Жану и подбросить вместо Люси — пусть приласкает по-своему.

— Я бы, пожалуй, тоже не сплоховал бы… Сроду с графинями не того… даже во сне обходили меня стороною…

— Эй, Жан, побойся Страшного суда! Ведь убьешь Люси — не отмолишься, а уж мы тебя за ноги повесим, будь уверен!

— Убью-ю-ю-ю… шлюху-у-у-у!..

Совершенно обезумевший и озверевший Жан, раскачиваясь и едва держась на ногах, поднялся с земли и, сгорбясь, оскалив крупные белые зубы, уставился на толпу мутными, водянистыми глазами. Вдруг он, едва держась на ногах, завертелся на месте, словно что-то высматривая и не находя нужного ему в эту минуту. Но вот, спотыкаясь и в кровь разбивая босые свои ноги, направился к приземистому сараю. Выхватив оттуда вилы, набычившись, он направился к забору, за которым люди продолжали наперебой судачить, не решаясь, однако, преступить древний и нерушимый закон, согласно которому никто не имеет права без согласия на то хозяев ступить на землю их двора.