Иван Алексеев - Завтрашний взрыв

Большой воевода князь Бельский молчал. Конечно, он своей волей мог приказать формально подчиненному ему князю Воротынскому переместить полк левой руки на ту или иную позицию. Но если Воротынский заупрямится, то большой воевода ничего с ним сейчас не поделает, а лишь после окончания военных действий сможет подать очередную челобитную государю. Реакция государя на подобные челобитные зависела от множества причин и была весьма непредсказуема. Потому в сложившейся ситуации большой воевода прибегнул к иным, более весомым и беспроигрышным аргументам.

— Известно ли тебе, князь, что Разрядный приказ в своих наказах запрещает воеводам биться с ханом на походе, в полях без крепостей? — громовым голосом произнес Бельский после затянувшегося молчания.

Воротынский медлил с ответом. Он, конечно же, знал об этом указе, как и о множестве других, зачастую нелепых и противоречащих один другому. Но, исходя из конкретной обстановки, Михайло Иванович начисто забыл сие предписание щелкоперов из Разрядного приказа, ни разу не бившихся в рати против ордынцев. Или, того хуже, единожды попавших под атаку лавы степняков и на всю жизнь напуганных видом мчащейся на них с диким визгом и сотрясающим землю страшным топотом темной массы лошадей и людей, развернувшейся, казалось, от края до края горизонта. И вот появился наказ воеводам, данный, естественно, от царского имени, предписывающий встречать ордынцев только в крепком месте, за засеками, валами и частоколами, чтобы свести на нет все преимущества быстрой и маневренной степной конницы. Но сейчас, когда численное превосходство противника не было подавляющим, когда орда вдали от бескрайних степей была ограничена в своих движениях, такая тактика действий русских войск была ошибочной и могла привести только к их сокрушительному поражению.

Воротынский поднял голову, расправил плечи, и его голос зазвучал твердо и решительно:

— Мне известен сей наказ, воевода! Но здесь, под Москвой, имея за спиной мощную крепость, а на флангах — реки с заболоченной поймой, нам лучше выйти в поле и самим атаковать неприятеля пешим строем в лоб. Если загнать наши войска в посады, под защиту домов и заборов, мы будем лишены возможности маневра и сможем лишь отбиваться от свободно перемещающегося врага. Или того хуже… — князь замолчал и бросил взгляд в окно, распахнутое по причине теплой погоды.

Там, за окном, теснились в беспорядке деревянные дома и домишки московского предместья, среди которых развернул свои оборонительные порядки большой полк Ивана Бельского. Под лучами щедрого весеннего солнца, ярко сиявшего на безоблачном голубом небе, на сухих бревнах и досках кое-где отчетливо выступила смола.

— Договаривай, князь! Надоумь уж нас, глупых и непонятливых, не дай дураками помереть, — издевательским тоном промолвил воевода. — Ты у нас дюже грамотный, иноземными словами так и сыплешь для пущей важности!

— Или того хуже, — не замечая издевки, продолжил Воротынский, — если враг зажжет посады. В них сосредоточено огромное количество войск, и еще больше беженцев, пришедших искать защиту в столице, почитай, со всех южных русских земель. Если московские предместья запылают, то случится страшная беда, какой еще не видывала Русь.

На некоторое время в палате вновь воцарилась тишина.

— И как же орда, по твоему мнению, сможет посады зажечь? Стрелами, что ли? — насмешливо произнес большой воевода. — Так мы их из-за тынов пищальным огнем всех перебьем задолго до того, как ихние стрелы начнут до нас долетать!

— Какие стрелы, воевода! — воскликнул Михайло Иванович. — В орде идут турецкие советники и янычары с полевыми пушками!

— Ну и что? У нас тоже орудия имеются! Пушкарей турецких мы собьем ответным огнем. К тому же, да будет тебе известно, ветры здесь дуют как раз с севера на юг, то есть от нас на неприятеля!

Воротынский пристально посмотрел на воеводу, пытаясь понять: действительно ли он говорит то, что думает, или просто в запале спора хочет уязвить возражающего даже ценой потери здравого смысла?

— Ты, наверное, шутишь, воевода, — медленно произнес князь. — Очевидно, что при таком направлении ветра они начнут стрелять перекидным огнем, калеными ядрами нам в тыл. Пушки как раз и отличаются тем, что предназначены для навесного огня. А все наши пушки — в Ливонии. Здесь же, в Москве, мы имеем только полковые и затинные пищали, из которых можно вести лишь настильный огонь. Нечего нам противопоставить турецким пушкам, заведомо имеющим преимущество в дистанции стрельбы!

— Опять ты умничаешь, князь Михаил, ученость свою перед нами выказываешь! — бросил воевода презрительно, так и не ответив по сути на возражения Воротынского. — В общем, так: властью, данной мне государем и Разрядным приказом, предписываю тебе со своим полком левой руки занять оборону в московских посадах за Таганским лугом. Ежели оставишь полк на лугу, на открытом пространстве, то пеняй на себя!

Князь Воротынский молча наклонил голову, то ли в знак подчинения приказу воеводы, то ли соглашаясь пенять на себя.

— Ну, соратники мои верные, — отвернувшись от Воротынского, обратился большой воевода к сидевшим вокруг него полководцам, — что скажете по поводу спора нашего с князем Михаилом?

— Мой полк правой руки стоит и стоять будет на Якиманской улице, согласно твоему, воевода, распоряжению! — торжественно провозгласил князь Мстиславский. — Мы с Шереметьевым слов иностранных, может, и не знаем, но указы государевы усердно блюдем!

Остальные военачальники, включая уже упомянутого Шереметьева, одобрительными восклицаниями поддержали высказывание князя Мстиславского.

Воротынского охватило отчаяние от ощущения полного собственного бессилия. Еще год назад он сам был большим воеводой на южных рубежах и наверняка смог бы убедить или заставить начальников полков действовать так, чтобы разгромить врага и сберечь при этом как можно больше жизней русских ратников. Сейчас, будучи лишь третьим по старшинству в разрядном списке воевод, он мог руководить действиями только своего полка левой руки. Ну что ж! Он попытается сделать все возможное, чтобы предотвратить трагедию. Однако предчувствие неминуемой беды, которая вскоре обрушится на русскую столицу, тяжелым камнем легло на сердце князя. Он встал, поклонился воеводе и всем присутствующим:

— Разреши, воевода, отбыть к полку, чтобы исполнить свой долг!

— Ступай, князь Михаил, — небрежно махнул рукой Бельский. — Коли тебе наш пир и наши речи не по душе!

Провожаемый косыми взглядами и усмешками, Воротынский вышел из палаты, несколько минут постоял на крыльце, затем прошептал одними губами: «Господи, спаси и помилуй!» — и перекрестился на купола московских церквей. Сотворив крестное знамение, он сбежал по ступенькам крыльца, одним легким движением вскочил в седло. Подняв коня с места в карьер, князь поскакал в сопровождении скромной свиты в свой полк, на левый фланг русского войска, которое горе-полководцы, убоявшись ответственности и царского гнева, втянули в деревянные московские предместья.