Иван Алексеев - Завтрашний взрыв

— Это все, что я хотел сказать, великий хан. Я благодарен, что твоя мудрость, не знающая границ, снизошла до моих скромных советов. А сейчас я не смею больше отвлекать непобедимого полководца от отдыха перед завтрашней битвой и посему удаляюсь!

Отвесив церемонный поклон, визирь покинул шатер и, сопровождаемый безмолвными янычарами, отправился в расположение своих батарей, чтобы еще раз проверить готовность канониров, которым в предстоящем штурме русской столицы отводилась ключевая роль.

Вечер был теплым и безветренным, небо — безоблачным. Все это предвещало, что и завтрашний день будет теплым, даже, наверное, жарким. А еще у Степы не болела рана в груди, что также означало устойчивую хорошую погоду. Грудь, пробитая саблей опричника, начинала ныть к ненастью. Степа отхлебнул еще кваску, поставил кружку на скатерть, расстеленную прямо на траве, закинул руки за голову и прилег на спину, направив взгляд в бездонный чистый небосвод. Старый сотник, командовавший их монастырским ополчением, по-своему понял движение сотрапезника и произнес успокаивающе:

— Ты, Степан, в небо-то можешь не смотреть. Я тебе и так скажу, что погода завтрашняя будет такая же, как сегодня. Ежели б иначе, то у меня все старые раны болели бы. А они, слава Богу, сейчас не болят.

— Это хорошо! — ответил Степан, подразумевая и погоду, и здоровье ветерана.

Они вдвоем с сотником, как и положено начальству, расположились чуть в стороне от своих ополченцев, влившихся в сторожевой полк. По жестокому, но необходимому военному закону полк этот, обычно состоявший из наименее опытных ратников, в оборонительном сражении всегда выставлялся перед основным войском, фактически на убой. Ополченцы должны были принять первый, самый страшный удар атакующего противника, погасить наступательный порыв и обеспечить возможность успешной контратаки свежим силам — отборным опытным ратникам передового и большого полка. Поэтому сторожевой полк, весь личный состав которого был заранее списан на неизбежные потери, даже не стали укрывать в предместье вместе с остальными полками, а просто вывели в чисто поле, в боевое охранение, и приказали там стоять насмерть, грудью встречать ордынскую конницу. «Ну что ж, наше дело военное. Чай, не впервой, глядишь, и отобьемся с Божьей помощью!» — думали те немногие ополченцы, которые уже побывали однажды в сражении в составе какого-либо сторожевого полка и чудом уцелели. Остальные просто до конца не понимали, какая именно судьба ожидает их завтра.

Старый сотник и Степа, разумеется, знали, что именно им предстоит, и поэтому беседовали о чем угодно, в том числе и о погоде, только не о предстоящем сражении. Стражник в эти последние два дня находился возле сотника неотлучно. Он так и не смог разоблачить врага, пришедшего в столицу в составе монастырского ополчения. Поставив себя на его место, Степа рассудил, что дальнейшие действия вероятного противника могут состоять или в бегстве из отряда в город с целью совершения какой-либо заранее задуманной диверсии, либо в осуществлении диверсии непосредственно в рядах ополчения. После некоторых размышлений Степа склонился в пользу второго варианта. Он сделал это отчасти вынужденно, поскольку физически не смог бы в одиночку ни проследить, ни тем более предотвратить бегство кого бы то ни было из сторожевого полка, раскинувшего свой стан в чистом поле. Да и послан был тайный враг, по Степиному мнению, скорее всего, не в Москву, а в монастырь, ворота которого он и должен был попытаться открыть или взорвать во время штурма. Штурм не состоялся, и ордынско-турецкий засланец отказался от своих намерений. Что же он мог сотворить непосредственно в полку? Взорвать пороховой запас? Но тот практически отсутствовал, весь порох был роздан непосредственно стрельцам. Убить военачальника? А вот это уже наиболее вероятно. Потому-то Степа перед сражением и не отходил ни на шаг от старого сотника, командовавшего вверенным ему отрядом.

Сотник, как большинство ветеранов, любил вспоминать былые сражения и рассказывать о знаменитых витязях и выдающихся полководцах, с которыми ему довелось служить. Вот и сейчас, за ужином, сотник вспоминал, как десять или более лет тому назад били они крымцев на Оке-реке под предводительством молодого доблестного воеводы князя Михаила Воротынского и даже к Рязани врагов не подпустили, не то что к Москве. Степа, погруженный в свои мысли, слушал его вполуха, но из вежливости не забывал время от времени кивать, выражая согласие с основной мыслью собеседника. А основная мысль рассказчика состояла в том, что в прежние времена все было не в пример лучше, чем в нынешние, и молодежь почитала старших.

Ополченцы ужинали. Каждый десяток сидел у своего костерка, над которым висел общий котел с кашей. Сегодня в лагере во время трапезы царила необычная тишина, не было слышно веселых залихватских возгласов и громкого смеха. Ратники в основном молчали или разговаривали вполголоса, словно находились в храме. Степа обвел взглядом ополченцев, каждый из которых был ему так или иначе знаком, и вдруг увидел, что от одного из костров в его сторону направляется человек, которого стражник, конечно же, мгновенно узнал. Это был Чекан. Он подошел к сотнику, остановился в двух шагах, вытянулся по стойке «смирно»:

— Разреши обратиться, господин сотник?

И в этом подходе к начальнику, и в самом вопросе чувствовалась привычка, которая вырабатывается не одним годом ратной службы. «Разбойничек этот, по всему видать, не врал, когда говорил, что несколько лет служил в полку, — невольно подумал Степан. — Но что-то мне тогда в его ответе резануло слух. Надо бы вспомнить: что именно? Или это все сейчас уже неважно?»

— Обращайся! — кивнул сотник.

— Ты, помнится, еще в монастыре обещал мне награду за пять моих разведок. Прошу сейчас отпустить меня на ночь в увольнение и разрешить мне взять заводного коня.

Степа насторожился, повернулся к Чекану, пристально взглянул в его лицо. Сотник, растерявшись от столь смелой, вернее, даже наглой просьбы, покраснел, раскрыл рот и принялся медленно подниматься на ноги, приготовляясь, по-видимому, дать отпор забывшемуся подчиненному во всю силу своего зычного голоса.

Но, упреждая гневную тираду начальника отряда, Чекан произнес спокойно, хотя и чуть торопливо:

— Я хочу увезти из полка Анюту и оставить ее в городе.

Сотник так и замер с раскрытым ртом, затем вновь присел на траву, покачал головой. Степа тоже расслабился, отвел взгляд от спокойного и безмятежного лица бывшего разбойничьего атамана. Отношения Чекана и Анюты уже не были тайной ни для кого из ополченцев их отряда.

— Ну что ж, — произнес наконец сотник. — Я и сам намеревался отослать девицу подальше от предстоящей битвы. Только не придумал, как это лучше сделать. Уж больно она боевая и своенравная… Да еще мил дружок тут у нее завелся. Знамо дело, что она ни в какую по доброй воле отсель бы не ушла. А раз ты сумел ее уговорить, тогда езжай, конечно. И запасного коня бери… А про то, вернешься ли ты сам в рать к рассвету, я тебя спрашивать не буду. В ополчение народное никого против воли не зовут.