Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

Все кругом было печально, уныло. Только время от времени увлеченные охотой всадники вихрем проносились в конце какой-нибудь аллеи, испуская громкие крики или трубя в рог; затем снова наступала еще более гнетущая тишина: так после вспышки ракеты небо кажется особенно Темным.

По дорожке, рядом с той, по которой медленно двигался королевский экипаж, ехали верхом несколько закутанных в плащи придворных. Очевидно, мало интересуясь косулей, они не выпускали из вида одноколку короля. Разговор велся вполголоса.

— Превосходно, Фонтрай, превосходно! Победа! Король поминутно берет его за руку. Видите, как он ему улыбается? Вот господин обер-шталмейстер спрыгнул с лошади и занимает место с ним рядом. Ну, на этот раз песенка старого хитреца спета!

— Э, да это еще что! Разве вы не заметили, как король пожал руку его высочеству? Он сделал вам знак, Монтрезор. Да посмотрите же, Гонди.

— Посмотрите, посмотрите! Легко сказать, но я-то ведь ничего не вижу: у меня нет ни ясновидения веры, ни ваших глаз. Ну, так что же они делают? Обидно, что я такой близорукий. Скажите, что они делают?

— Король наклоняется к герцогу Буйонскому,— отозвался Монтрезор,— что-то говорит ему на ухо… Опять говорит, жестикулирует. Продолжает говорить. О, герцог будет министром.

— Он будет министром,— сказал Фонтрай.

— Он будет министром,— сказал граф дю Люд.

— Это ясно как день, — подтвердил Монтрезор.

— Надеюсь, на этот раз я получу полк и женюсь на своей кузине! — по-мальчишески воскликнул Оливье д'Антрег.

Посмеиваясь и глядя на небо, аббат де Гонди запел охотничью песенку:

— …Мнится мне, господа, что зрение у вас хуже моего, или же в году тысяча шестьсот сорок втором от рождества Христова все еще совершаются чудеса! Герцогу Буйонскому так же не видать поста первого министра, как и вашему покорному слуге, пусть даже король обнимет и расцелует. У герцога много достоинств, но он никогда не возвысится, ибо слишком прямолинеен; и все же я крепко на него надеюсь: он хозяин Седана, а этот большой и глупый город — превосходное для нас пристанище.

Монтрезор и его друзья так внимательно следили за всеми движениями короля, что им некогда было отвечать.

— Вот господин обер-шталмейстер взял у короля вожжи и сам правит лошадьми, — говорили они.

Аббат продолжал напевать:

— Послушайте аббат, ваши песенки сведут меня с ума! — проговорил Фонтрай.— Неужто у вас имеются куплеты на все случаи жизни?

— Я могу даже подобрать случаи, которые подойдут ко всем куплетам,— ответил Гонди.

— Право, эта песенка мне нравится,— сказал Фонтрай, понизив голос.— Если так, его высочество не пошлет меня в Мадрид со своим чертовым договором, чему я буду весьма рад! Поручение это довольно опасное, ведь перебраться через Пиренеи не так легко, как он думает, да и кардинал стоит там на пути.

— Ах-ах-ах! — воскликнул Монтрезор.

— Ах-ах-ах! — протянул Оливье.

— Что случилось? Ну чего вы заахали? — спросил Гонди.— Что такое увидели?

— Клянусь честью, на этот раз король пожал руку его высочеству; слава богу, господа! Наконец-то мы избавились от кардинала — старый кабан затравлен. Кто возьмется его прикончить? Давайте бросим его в море.

— Нет, это слишком хорошо для него, — возразил Оливье.— Давайте лучше его судить.

— Ну конечно, ведь у нас нет недостатка в обвинительных пунктах против самоуправца, посмевшего прогнать пажа, не так ли? — спросил аббат.

Затем, осадив лошадь, он пропустил вперед Оливье и Монтрезора и наклонился к г-ну дю Люду, разговаривавшему с двумя более степенными на вид господами.

— Ей богу, мне не терпится во все посвятить моего лакея,— сказал он.— Виданное ли дело, чтобы к заговору относились с таким легкомыслием. Великие дела требуют тайны, и стоило бы немного постараться, как из нашего дела получилось бы нечто замечательное. Ведь положение у нас лучше, чем у заговорщиков, о которых мне случалось читать в истории; при желании мы могли бы ниспровергнуть три королевства, но сами все портим своей ветренностью. Какая досада, — право, я всегда буду сожалеть об этом. У меня склонность к подобного рода предприятиям, и я пристрастился к нашему заговору — это благородное дело! Никто не станет этого отрицать! Не так ли, д'Обижу? Не так ли, Монмор?

Во время этого разговора несколько громоздких карет, запряженных четверкой или шестеркой лошадей, ехали по той же аллее в двухстах шагах от этих господ; занавески с левой стороны были подняты, чтобы лучше видеть короля. В первой карете находилась королева; одетая в черное, с вуалью на лице, она сидела в глубине экипажа. Переднюю скамейку занимала вдова маршала д'Эффиа, а у ног королевы примостилась принцесса Мария. Она сидела боком на табурете, подол ее платья и ноги на золоченой подножке, ибо, как мы уже говорили, дверец у тогдашних карет не было. Она тоже старалась разглядеть сквозь деревья короля и часто отворачивалась, ибо ей докучал вид польского воеводы и его свиты, беспрестанно проезжавших мимо на своих конях.

Этот северный владыка был послан польским королем под предлогом переговоров о важных государственных делах, а на самом деле для того, чтобы подготовить мантуанскую герцогиню к браку с престарелым королем Владиславом VI: недаром воевода выставлял напоказ всю пышность польского двора, считавшуюся тогда в Париже варварской и скифской , и вполне оправдывал эти эпитеты странностью восточных одеяний. Познанский воевода был весьма красив собою; он носил, как и его свита, большую бороду, меховую шапку на бритой по-турецки голове и короткую куртку, украшенную алмазами и рубинами; конь под ним был выкрашен в красный цвет и убран перьями. Свита состояла из роты гвардейцев в красных и желтых мундирах и кунтушах с длинными рукавами, небрежно накинутых на одно плечо. Кроме того, его сопровождали польские вельможи, разодетые в золотую и серебряную парчу: у них тоже были бритые головы, а сзади висела прядь волос, придававшая им азиатский, татарский вид. столь же необычный при дворе Людовика XIII, как и вид русских. Женщинам все это казалось немного диким и страшноватым.

Марии Гонзаго докучали низкие поклоны и восточные манеры этого чужестранца и его свиты. Всякий раз, проезжая мимо нее, он считал нужным сказать ей на ломаном французском языке комплимент, к которому присовокуплял неуклюжий намек на королевский трон. Желая отделаться от него, она не нашла ничего лучшего, как поднести носовой платок к лицу.

— Поистине, государыня,— сказала она довольно громко королеве,— от этих господ так неприятно пахнет, что мне становится дурно.