Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

Это произошло на следующий день после собрания заговорщиков у Марион Делорм. Снег толстым слоем покрывал парижские крыши и таял в широких канавах и на улицах, где по грязно-серым сугробам пролегали редкие колеи.

Пробило восемь часов вечера, и было уже совсем темно; обычно шумный город безмолвствовал под толстым ковром, наброшенным на него зимою и заглушавшим стук колес по камням мостовой, топот копыт и звук шагов. По узкой улочке, которая вьется вокруг старинной церкви Святого Евстафия, медленно прогуливался закутанный в плащ человек и, казалось, наблюдал, не появится ли кто-нибудь у перекрестка; он часто присаживался на каменную тумбу возле церкви, чтобы спрятаться от капели под горизонтальными статуями святых, которые выступают из-под крыши этого храма и нависают над улочкой, как сложившие крылья хищные птицы, готовые броситься на добычу. По временам старик прохожий распахивал плащ и, чтобы согреться, хлопал себя по груди или дышал на руки, которые зябли, несмотря на длинные по локоть перчатки из буйволовой кожи. Наконец он заметил тоненький силуэт, пробиравшийся по снегу у самой стены.

— Ах, Santa Maria! [27] Пресвятая дева! (итал.) . Что за мерзость эти северные страны! — сказал дрожащий голосок.— Ах, герцогство Мантуанское! Как бы мне хотелось быть там сейчас, добрый мой Граншан!

— Тише, тише, — проговорил в ответ старый слуга. — У парижских стен и особенно у стен церковных имеются кардинальские уши. Пришла ли ваша госпожа? Мой господин ждал ее у входа.

— Да, да, она уже в церкви.

— Слышите, бой у часов дребезжащий — это дурная примета.

— Они пробили час свиданья.

— По мне, они возвещают смерть. Но замолчите, Лаура, вот трое мужчин в плащах.

Они пропустили троих прохожих. Граншан последовал за ними, убедился, что они удаляются, и вернулся на прежнее место; он глубоко вздохнул.

— Снег холодный, Лаура, а я стар. Господин обер-шталмейстер мог бы выбрать другого слугу, чтобы стоять на часах, пока он занимается любовью. Это вам пристало носить записочки, ленты, портреты и прочие пустячки; ко мне следовало бы относиться с большим почтением, и господин маршал никогда бы так не поступил. Старые слуги внушают уважение к дому.

— Давно ли прибыл ваш господин, caro amico? [28] дорогой друг? (итал.) .

— Э, cara, cara! [29] дорогая, дорогая! (итал.) . Оставьте меня в покое. Мы мерзли здесь битый час, пока вы с госпожой соблаговолили явиться: за это время я успел бы выкурить три турецкие трубки. А теперь займитесь делом и поглядите, не бродят ли какие-нибудь подозрительные люди у других церковных дверей; нас всего двое часовых, а местность надо разведывать.

— Signor Jesu! [30] Господи Иисусе! (итал.) . И по такому холоду не с кем даже душу отвести! А моя-то бедная госпожа пришла пешком от Неверского замка. О любовь! Amore qui regna amore! [31] Здесь царствует любовь! (итал.) .

— Ну же, итальянка, поворачивайся, говорят тебе! Чтоб я больше не слышал твоего тягучего языка.

— О, господи Иисусе! Какой у вас сердитый голос, дорогой Граншан! Вы были куда любезнее в замке, Шомон, в Турени, когда говорили мне о черных miei occhi. [32] моих глазах (итал.) .

— Замолчи, болтушка! Говорят тебе, твой итальянский язык годится лишь для канатоходцев, шутов да дрессировки собак.

— О, Italia mia! [33] Италия моя! (итал.) . Послушайте меня, Граншан, и вы услышите язык божества. Будь вы галантным homo [34] человеком (итал.) . , как тот, кто написал эти стихи для Лауры, вроде меня…

И она стала напевать вполголоса:

Старый солдат не привык к женскому обществу; обычно, когда с ним заговаривала женщина, он отвечал ей тоном, в котором слышалась и неуклюжая любезность, и дурное расположение духа. Однако на этот раз итальянская песенка, по-видимому, растрогала его, и он принялся крутить ус, что было у него признаком смущения и растерянности; он издал даже какой-то хриплый звук, похожий на смешок.

— Это довольно мило, черт возьми! — сказал он. — Стихи напомнили мне осаду Казале; но помолчи, плутовка; я еще не видел аббата Кийе, и это меня беспокоит; верно, он пришел сюда задолго до наших влюбленных…

Лаура, которая боялась идти одна на площадь Святого Евстафия, уверила его, что аббат давно пришел, и продолжала:

— Гм, — проворчал старик, — ноги у меня в снегу, а в уши попадает капель; мне холодно, и на душе скребут кошки, ты же поешь мне о фиалках, о солнце, мураве и любви — замолчи!

И, углубившись под колоннаду, он опустил свою седую голову на руки и застыл в неподвижности. Лаура не посмела больше его тревожить.

В то время как горничная разговаривала на улице с Граншаном, юная, трепещущая Мария робко отворила церковные двери; за ними стоял переодетый Сен-Мар, который уже давно нетерпеливо ждал ее. Едва увидев юношу, она поспешно, не снимая бархатной маски, прошла в глубину церкви и укрылась возле исповедальни, а Анри между тем тщательно закрыл входную дверь. Убедившись, что ее нельзя отпереть снаружи, он подошел к Марии и, по своему обыкновению, преклонил колена в месте, предназначенном для покаяния. Сен-Мар явился в церковь со своим старым слугою за час до Марии и нашел дверь отпертой — условный знак, что аббат Кийе, его духовник, находится в исповедальне. Но, опасаясь какой-нибудь досадной случайности, он стал ждать Марию неподалеку от входа и даже не покинул своего поста, чтобы поблагодарить славного аббата за исправность. Тот был для него вторым отцом, хоть и не обладал родительской властью, и Анри держался с ним запросто.

В старой приходской церкви Святого Евстафия было темно; кроме неугасимой лампады, только четыре свечи желтого воска горели там у главных пилястров, над чашами со святой водой, отбрасывая красноватый отблеск на синий и черный мрамор пустынной базилики. Свет едва проникал в притворы храма. В одном из них, самом темном, находилась исповедальня, высокая решетка которой, забранная изнутри толстыми досками, позволяла видеть лишь небольшой купол и деревянный крест. По обе ее стороны и стояли на коленях Сен-Мар и Мария Мантуанская; они с трудом могли разглядеть друг друга, а тем более сидящего в исповедальне аббата Кийе, который, очевидно, уже давно ждал их. В зарешеченном окошечке смутно виднелось его облачение. Анри пришел сюда не спеша, — ему, предстояло бросить окончательный вызов судьбе. Не перед королем готовился он явиться, а перед владычицей более могущественной, — ради которой он затеял свое трудное дело. Он собирался испытать ее любовь и был охвачен волнением.