Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

— Он предал меня, говорю вам, — ответил Сен-Мар. — Кто бы мог этому поверить?! Вы сами видели, как горячо он пожимал нам руки — своему брату, мне, герцогу Буйонскому; он вникал во все подробности заговора, осведомился даже о том, когда Ришелье арестуют в Лионе, и сам назначил место его ссылки (они требовали смерти кардинала, но в память моего отца я настоял на том, чтобы ему даровали жизнь). Король сказал, что будет лично руководить всем в Перпиньяне; и, однако, Жозеф, этот подлый шпион, только что ушел от него по лестнице Лилий! О Мария, признаться ли вам? Я был потрясен до глубины души, когда узнал об этом; я усомнился решительно во всем, и мне показалось, что мир перевернулся, ведь истина покинула сердце короля. Все рушилось у меня на глазах, еще час, и заговора бы не существовало; я потерял бы вас навсегда; оставалось одно только средство…

— Какое? — спросила Мария.

— Договор с Испанией был у меня в руках, я его подписал.

— О, небо! Разорвите его.

— Он уже послан.

— С кем?

— С Фонтраем.

— Верните его.

— Невозможно, он, верно, уже миновал Олоронские ущелья, — проговорил Сен-Мар, вставая. — Все готово в Мадриде, все готово в Седане. Войска ждут меня, Мария; да войска! И Ришелье окружен ими! Кардинал пошатнулся, останется нанести последний удар, чтобы свалить его, и вы будете моей навсегда, будете принадлежать мне, победоносному Сен-Мару!

— Сен-Мару-бунтовщику, — проговорила она со стоном.

— Пусть так, бунтовщику, но не королевскому фавориту. Да, знаю, я бунтовщик, преступник, я заслужил эшафот! — воскликнул страстный юноша, вновь падая на колени. — Но я бунтовщик во имя любви к вам, бунтовщик ради вас, которую я окончательно завоюю своей шпагой.

— Увы, шпага, обагренная кровью соотечественников, не шпага, а кинжал.

— Сжальтесь, замолчите, Мария! Пусть меня предадут короли, пусть покинут воины, от этого я буду только сильнее! Но мою волю может сломить одно ваше слово, да и время для размышлений прошло. Да, я преступник, согласен, вот почему я не смею верить, что все еще достоин вас. Покиньте меня, Мария, возьмите обратно это кольцо.

— Не могу, — сказала она, — я ваша жена, кем бы вы ни были.

— Слышите, что она сказала, отец мой! — воскликнул Сен-Мар вне себя от счастья. — Благословите наш второй союз, еще более прекрасный, чем первый, — он основан не только на любви, но и на преданности. Да будет она моей женой до самой могилы.

Но аббат, ничего не ответив, открыл дверь исповедальни, выскочил вон и выбежал из церкви прежде, чем Сен-Мар успел подняться с колен, чтобы догнать его.

— Куда вы? что с вами? — крикнул он ему вслед.

Но в церкви никого не было, никто не отозвался.

— Ради всего святого, не кричите! — сказала Мария.— Не то я погибла. Он, видно услышал чьи-то шаги.

Не отвечая ей, взволнованный Сен-Мар углубился под своды храма, добежал до какой-то двери, которая оказалась запертой; духовника его нигде не было; он с обнаженной шпагой обошел всю церковь и остановился у входа, который должен был охранять Граншан; он позвал своего слугу и прислушался.

— Ну, теперь отпустите его, — сказал чей-то голос на улице.

И лошади умчались вскачь.

— Да отвечай же, Граншан! — крикнул Сен-Мар.

— На помощь, Анри, дорогое дитя мое! — послышался голос аббата Кийе.

— Откуда вы взялись? Вы меня погубите! — сказал обер-шталмейстер, подходя к нему. Но тут он заметил, что его несчастный духовник стоит без шляпы, несмотря на холод, и так перепуган, что не в состоянии связно отвечать.

— Они меня схватили, раздели, — кричал он, — мерзавцы, убийцы! Помешали позвать на помощь, завязали мне рот платком.

На шум прибежал наконец Граншан, он протирал себе глаза, как человек, только что очнувшийся от сна. Лаура в ужасе поспешила в церковь к своей госпоже; все последовали за ней, чтобы успокоить Марию, и окружили престарелого аббата.

— Мерзавцы, они связали мне руки, вот посмотрите! Их было, по крайней мере, двадцать человек, они вырвали у меня ключ от церкви.

— Вырвали? Сию минуту? — спросил Сен-Мар. — Но почему же вы ушли от нас?

— Как ушел? Они схватили меня часа два тому назад!

— Часа два?! — в ужасе переспросил Анри.

— Несчастный я старик! — вскричал Граншан. — Я спал, а мой господин был в опасности. Этого со мною еще никогда не случалось.

— Так, значит, не вы были с нами в исповедальне? — с тревогой продолжал расспрашивать Сен-Мар, между тем как трепещущая Мария испуганно жалась к его плечу.

— Как! Вы не видели негодяя, которому они отдали церковные ключи? — сказал аббат.

— Нет, кто же это? — спросили все в один голос.

— Отец Жозеф! — ответил почтенный аббат.

— Спасайтесь! Вы погибли! — воскликнула Мария.

Посреди величественной цепи Пиренеев, замыкающих гористый Иберийский полуостров, в центре их синих снеговых пирамид, их лесов и лугов разверзлось узкое отвесное ущелье — тропинка, пролегающая по пересохшему руслу водопада; она змеится между скалами, пробирается под глыбами слежавшегося снега, вьется по краю гулких пропастей, идет на приступ ближайших гор Урдос и Олорон и, взобрашись, наконец, на их зубчатый хребет, бороздит окутанные облаками вершины — новый край, где имеются свои вершины и бездны, сворачивает вправо, покидает Францию и спускается в Испанию. Никогда еще копыто мула не оставляло следов на извилинах этой тропинки; человек с трудом может пробираться по ней, ему требуется для этого надежная веревочная обувь и палка с трехгранным железным наконечником, который легко вонзается в трещины скал.

Прекрасной летней порой пастух в неизменном коричневом плаще и черный длиннобородый баран проходят здесь во главе отары овец, свисающая шерсть которых волочится по траве. В этих горных местах раздается тогда лишь звон колокольчиков, привязанных к шее животных, и эти разноголосые звуки сливаются в неожиданные аккорды, создают случайные мелодии, на диву путнику и на радость дикому молчаливому пастуху. Но когда наступит долгий сентябрь, белоснежный покров окутывает горы от вершин до самого основания, пощадив лишь эту глубоко ушедшую в землю тропинку, несколько расселин, прорытых потоками, да несколько гранитных скал, причудливые очертания которых выступают там и сям, как остов погребенного под снегом мира.