Анатолий Вахов - Трагедия капитана Лигова

В день прихода Лигова в доме Ясинского было необычно многолюдно и шумно. Владислав Станиславович пригласил на обед чуть ли не все местное общество и не пожалел вина. Поднимались тосты за процветание края, за первого русского китобоя на востоке России — Лигова, за людей, которые подобно Ясинскому сменили столичную жизнь на трудности освоения новых земель во имя укрепления могущества России…

Встретившись на обеде у Ясинского с командиром клипера «Иртыш» — капитаном второго ранга Рязанцевым, — Олег Николаевич, крепко пожимая ему руку, с улыбкой сказал:

— Мне это очень хотелось сделать в бухте Счастливой Надежды. Я ждал вас.

Седеющий моряк пристально посмотрел в глаза Лигова я встретил серьезный, почти требовательный взгляд. Морской офицер взял капитана под руку и, прохаживаясь с ним по гостиной, вполголоса расспрашивал Олега Николаевича об охоте, о браконьерах. С каждым словом Лигова лицо Рязанцева становилось все более хмурым. Когда он услышал о посещении Дайльтоном бухты Счастливой Надежды, то негромко воскликнул:

— Какая наглость! Видимо, он не опасался, что мы можем появиться.

Моряк о чем-то сосредоточенно задумался. Лигов не отвлекал его. Рязанцев кивнул своим мыслям:

— Да, наверное, так и случилось. Нас отправили в Берингово море, рассчитывая, что китоловы там. — И с горечью добавил: — Как плохо мы осведомлены!

— Я уверен, что иностранные китоловы придут в Шантарское море и следующим летом, — сказал Лигов.

Рязанцев остановился и проговорил твердо и решительно:

— На этот раз мы не оставим вас без нашей защиты, а браконьеров без наказания! Прошу вас в свободное время заглянуть ко мне на клипер. Хочу ознакомить вас с проектами охраны русских богатств в этих водах!

Их разговор прервался. Всех приглашали к столу. Ясинский, следивший за Рязанцевым и Лиговым, горел желанием узнать, о чем они с таким увлечением беседуют, и он спросил об этом Лигова на следующий день за завтраком. Олег Николаевич чистосердечно рассказал и добавил:

— У меня много планов, и дел, Владислав Станиславович. Зиму я решил провести здесь. Очень рассчитываю на ваше расположение, на совет и помощь.

— К вашим услугам, — сиял Ясинский, выражая всей своей фигурой готовность служить Лигову, но внутренне был собран, враждебно насторожен.

Дайльтон, считавший, что для него главное — дело, а всякие человеческие чувства ему чужды, тем не менее не мог простить Лигову разговор на «Марии». Президент компании понимал, что он по существу был с позором выгнан и что победа, перевес остались на стороне русского китобоя.

Вначале Дайльтон хотел все это забыть, но самолюбие вновь и вновь напоминало о себе и в конце концов одержало верх. Охота на китов уже должна была быть окончена. Разделывались последние туши животных. Большая часть кораблей взяла курс на Сан-Франциско. Погода ухудшалась с каждым днем. Заметно похолодало. Пошла первая снежная крупа.

Хоган, которому Дайльтон в смягченных тонах рассказал о своей неудачной поездке в бухту Счастливой Надежды, догадывался, что его патрон что-то замыслил. И он не ошибся. Когда был залит жиром последний бочонок и в печах погас огонь, Дайльтон вызвал к себе Стардсона. «Блэк стар» было одно из трех судов, задержавшихся у Большого Шантара. Его команда, как и команда «Орегона», все лето охотилась на островах за соболем, горностаем, выдрой и медведями. В трюмах этих судов лежало немало ценных шкурок. Правда, не вся пушнина была хорошего качества: звери добывались всеми способами — от отстрела до травли ядами, — но все же эта пушнина будет с большой выгодой продана в Штатах. Дайльтон уже подсчитал, что команды «Блэк стар» и «Орегона» принесли ему своей охотой больше дохода, чем если, бы они били китов и выплавляли жир.

В хижине было холодно. С утра в камин не подбрасывались дрова. В трубах завывал ветер. Комната была в беспорядке. Несколько матросов упаковывали вещи Дайльтона и Хогана, когда по вызову президента явился Стардсон. Он вошел, нагнувшись в низкой двери. Вместе с ним в комнату ворвался ветер с тучей снега. Лицо капитана «Блэк стар» было красным от ветра и бьющего сухого снега, а шрам, пересекавший лицо, стал синим, как и кончик обрезанного носа. Обтирая лицо, Стардсон проговорил:

— Пора уходить, хозяин. Из Шантарского моря поздней осенью будет трудно выбраться.

— Я тебя звал не за тем, чтобы узнать о погоде, — оборвал Дайльтон капитана и крикнул матросам: — Выметайтесь отсюда. Когда надо будет — позову. Будьте поблизости!

— Слушаю, мистер, — пробурчал Стардсон.

— Пей! — кивнул Дайльтон на бутылку рому на столе. — Согрейся, раз стал стареть.

Стардсон промолчал. Налив кружку рому, он опорожнил ее и снова сказал:

— Слушаю.

— Когда «Генерал Грант» и «Орегон» будут на горизонте, подойдешь к бухте Счастливой Надежды. — При этом названии Стардсон вскинул голову и нервно потер шрам на щеке. Это не ускользнуло от Дайльтона. — Чего испугался? Пойдешь к бухте ночью и высадишь незаметно двух наших парней.

— Что они должны сделать? — Голос Стардсона прозвучал хрипловато.

— Сжечь жилой дом на склоне сопки. Самим не попадаться. Понятно? — Дайльтон не спускал глаз с капитана.

— Будет сделано, — кивнул Стардсон.

— Ты у меня послушный мальчик! — усмехнулся Дайльтон. — Ну, иди. Да скажи матросам, чтобы вернулись закончить упаковку тюков…

…После отъезда Лигова и Марии в доме стало так пустынно, что Алексей предложил Джо Мэйлу переселиться сюда. Северов, как и все жители колонии, с большой симпатией относился к негру. Мэйл скоро поправился и стал лучшим резчиком на разделке туш. Огромный, сильный, с крепкими руками и могучими плечами, он, казалось, не знал усталости. По характеру это был веселый, общительный человек. На его темном лице всегда светилась улыбка, и уже не одна молодая эвенка заглядывалась на Мэйла, но он был со всеми одинаков и ровен и, казалось, не замечал быстрых зовущих взглядов девушек. Для него на всем свете существовала лишь одна девушка — Элиза из далекого Кентукки. Вспоминая о ней, Мэйл мечтал о том счастливом дне, когда они встретятся. И часто по вечерам, когда над головой весело перемигивались яркие звезды, он пел о далекой родине, о корабле, который увез его, закованного в кандалы, на хлопковые и маисовые плантации. Это была песня, сложенная дедами или прадедами Мэйла, но других он не знал. Любили слушать его жители колонии, когда он, сидя у костра, подбрасывал в огонь щепки и задумчиво пел.

Однажды Мэйл очутился около дома капитанов, как прозвали китобои хижину на склоне Изумрудной сопки, и здесь увидел Лизу с ее сыновьями. Молодая, еще более похорошевшая индианка приветливо поздоровалась с негром. Он с улыбкой нагнулся над младенцами, лежавшими в самодельной коляске, и долго смотрел на них. В его больших глазах появилась не то задумчивость, не то грусть. Быть может, Мэйл вспомнил своих младших братишек и сестренок или свое детство. Во всяком случае он стал часто бывать у дома капитанов. Малыши таращили на него глазенки, и его черное лицо с алыми губами, его широкая улыбка, его голос, когда он, причмокивая, говорил: «Бэби! Бэби!» — не пугали их.