Шарль Монселе - Женщины-масонки

– Пожалуй, даже больше.

– Но вы, конечно, потерпели неудачу?

– Да,– отвечал Филипп тоном глубокого сожаления.

– Так я и знал!

Граф глубже уселся в кресле, причем вид у него был самый счастливый, так что Филипп посмотрел на него с изумлением.

– Позвольте вам заметить, граф, что, если вы это предвидели, значит вы заранее не доверяли и моему усердию, и моему красноречию,– снова заговорил Филипп, слегка задетый этим наигранным равнодушием, противоречившим его прежнему увлекательному плану.

– Я ни в чем вас не обвиняю, мой юный адвокат! Я уверен, что вы все сделали как нельзя лучше. Но жена-то, жена! Как она вам показалась? Не правда ли, она высокомерна, этакая Ментенон [48] Маркиза де Ментенон (1635-1719) – вторая (морганатическая) жена Людовика XIV ?

– Графиня держится с большим достоинством… и она совершенно непреклонна.

– Это верно. И это достоинство имеет для меня самые печальные последствия. Как только я вспоминаю о жене, у меня возникает жгучее желание открыть лавку тканей, подобно Мирабо, или подписаться на журнал, руководимый господином Одилоном Барро [49] Одилон Барро (1791 -1873) – французский адвокат и политический деятель, стоявший во главе оппозиции правительству Луи-Филиппа. … А мою дочь вы тоже видели?

– Да, граф.

– Ах, вот как! И вы с ней разговаривали?

– Не больше пяти минут.

Граф взглянул на него.

– Эти цветы она просила передать вам,– продолжал Филипп, протягивая графу букетик Амелии.

– Милое дитя!– прошептал граф и несколько раз поцеловал цветы.– Она красива, как по-вашему?

– Я был ослеплен ее красотой!

– А сколько ей лет, как вы думаете?

– Лет восемнадцать,– ответил Филипп.

– Ей только шестнадцать. Ах, это живой, прелестный контраст с ее матерью! Ее улыбка освежает душу, ее голос несет в себе утешение. Я люблю ее… до такой степени, что стал поэтом!

– Она грустит, что совсем вас не видит.

– В самом деле? – спросил граф, в душе которого взыграла самая искренняя радость.– Это не моя вина. Мы с графиней бываем в разных домах, что, впрочем, вполне понятно. Однако несколько раз благодаря госпоже де Пресиньи, этой превосходной родственнице, я тайком встречался с Амелией, и об этих кратких мгновениях я храню самые дорогие воспоминания. Ах, вы счастливец! Вы видели мою дочь и можете увидеть ее, когда захотите.

– Когда захочу? – переспросил Филипп.

– Конечно! Во всяком случае, гостиные, закрытые для меня, не закрыты для вас.

– Да, но большинство из них для меня и не открыты, а это, в сущности, одно и то же.

– Я их открою для вас!– вскричал граф д'Энгранд.

Филипп изумленно развел руками.

– Люди в вашем возрасте любят общество, музыку,– продолжал граф.

– Такая доброжелательность…

– Послушайте: хотите ли вы доставить радость отцу? Хотите доставить радость мне?

– Я вас слушаю.

– Так вот: через несколько дней будет бал во дворце герцога Гаврского. Я уверен, что там будут и Амелия с матерью. Необходимо, чтобы там были и вы.

– Но, граф…

– Я прошу вас об этом; вернувшись оттуда, вы расскажете мне о ней, вы опишете ее бальное платье, вы скажете, танцевала ли она, большим ли пользовалась успехом,– словом, вы расскажете мне о моей дочери.

– Но меня туда не приглашали,– возразил Филипп.

– Я добуду вам приглашение.

Филипп был крайне озадачен.

Граф поднялся, намереваясь пройти в главную гостиную.

– Граф, еще один вопрос,– сказал Филипп.

– Какой?

– Моя миссия по отношению к госпоже д'Энгранд закончена?

– Она только начинается,– с улыбкой ответил граф.

– Но моя сегодняшняя неудача является как будто не лучшим предзнаменованием, и ваши сто тысяч экю…

– Я получу их.

– Дай-то Бог, граф!

– Я получу их, мой юный друг, и это вы мне их раздобудете,– сказал граф д'Энгранд, фамильярно похлопывая Филиппа по плечу.

Как и обещал граф д'Энгранд, Филипп Бейль получил приглашение на бал во дворце герцога Гаврского.

Это была, вне всякого сомнения, величайшая милость, ибо гостиные дворца герцога Гаврского открывались два-три раза в год только для титулованных гостей.

Филипп мог бы удивляться безмерно, но за последние несколько дней удивление стало для него чувством настолько привычным, что способность удивляться у него притупилась. Холодная действительность мгновенно, без перехода, сменилась чарующим волшебством; зловещие угрозы, эхо которых отдавалось у него в ушах, сменил сладостный хор надежд, подобных тем небесным созданиям, которые на картине Гида предшествуют колеснице Авроры.

Было около одиннадцати часов вечера, когда он явился во дворец герцога Гаврского.

Первая, кого он там увидел, бросив взор с той быстротой, с какой могут поспорить с влюбленными только орлы, была Амелия.

Она была в том божественном белом уборе, какие носят юные девушки и какие окутывают их, подобно облаку; мрамор ее плеч светился сквозь газ, который набросила на них материнская строгость; линии ее рук поражали с первого же взгляда. На ее прелестной головке трепетали, дрожали, качались локоны цвета воронова крыла. Может быть, Амелия и не догадывалась, как она хороша, но красоту свою она несла с той уверенностью, которая говорит о породе и которая требует дворца; она несла ее по-королевски – это выражение здесь будет уместнее всего,– не нанося при этом ни малейшего ущерба обаянию юной девушки, которое заключается в скромности, спокойствии и улыбке.

Филипп замер от восхищения и несколько мгновений стоял неподвижно.

Уже второй раз его очаровывала дочь графа д'Энгранда, но по-другому: сегодня она ослепила его своим блеском, вчера пленила простотой в обращении.

Он стал маневрировать в толпе гостей так, чтобы встретиться с Амелией.

Она узнала его, когда он был от нее уже в нескольких шагах.

Она опустила свои прекрасные глаза и покраснела так, как не краснеют от неожиданности.

В то же мгновение Филипп скорее почувствовал, чем увидел, взгляд графини и остановился.

Он отвесил ей низкий поклон.

Но графиня и не подумала ему ответить.

Вместе с тем она не спускала с него изучающих глаз.

Это разглядывание, столь оскорбительно подчеркиваемое, не могло ускользнуть от внимания Филиппа Бсйля.

Не ускользнуло оно и от Амелии, румянец которой внезапно уступил место смертельной бледности.

– Черт побери,– повернув назад, прошептал Филипп,– кажется, мамаша питает ко мне не слишком нежные чувства!

Толпа гостей была огромной. Поминутно кто-нибудь узнавал Филиппа и брал его под руку. Его положение в обществе сильно улучшилось благодаря этому балу.

Движение толпы не позволяло ему неотступно следовать за Амелией. Время от времени он издали видел ее в середине зала, где освободилось место для кадрили; потом она отступала и исчезала в колышащейся волне платьев.