Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров

Все это время Билл наблюдал за мной, и его умное лицо являло собой маску полного непонимания. Надо было все ему рассказать, так что, обматывая ноги полосками ткани, я попытался хоть что-то объяснить:

— Этот дворецкий опять меня нашел…

— Господи Иисусе! Он напал на тебя! — воскликнул Билл.

— Нет, не на меня. Мы пошли во дворец, а потом в собор. Он сказал, что епископ просил принести ему руку святой Евфимии для какой-то надобности, — тут я тронул ногой ковчежец, — и велел мне взять ее с алтаря. А потом явился дьякон Жан и застал меня за этим. — Из моей груди вырвалось рыдание. Я с усилием подавил его. — Дьякон Жан застукал меня, а сэр Хьюг его убил. Перерезал глотку, как барану. И сделал вид, что это моя работа. И заставил меня убежать.

— Погоди минутку, Пэтч, — осторожно сказал Билл. — Сэр Хьюг убил дьякона? Почему?

— Кровь Господня, Билл! Почему?! Да он же сумасшедший, вот почему! Он убил бедного дьякона и меня тоже погубил! И я теперь в бегах, хотя в этом, наверное, нет никакого смысла, как считаешь?

— И у тебя осталась эта рука, — спокойно добавил Билл, перебивая мои панические объяснения. — Ты сохранил у себя эту руку.

— Ну, сохранил. — Я сил на кровать. — Обнаружил, чти она все еще у меня, когда добрался до моста. Думал сначала утопить ее в воде, но это был бы грех. — Я печально усмехнулся. — У меня на душе и без того полно темных пятен, братец.

К моему удивлению, Билл встал, поднял реликвию с пола и окровавленной рубахой принялся оттирать грязь с золотых пальцев.

— Какая красивая! — тихо произнес он. — Так говоришь, епископ просил ее принести?

Я кивнул.

— А дьякон не позволил?

— Нет-нет! — Я содрогнулся. Приступ охватил меня совершенно неожиданно, аж зубы застучали. — Он уже согласился, что сэр Хьюг забирает ее. И настроен был вполне дружелюбно. Только спросил, зачем она понадобилась епископу. А потом… — Я опять увидел струю крови, и меня затошнило.

— Успокойся, Пэтч. А тебя он тоже пытался убить?

— Нет. — Это было правдой. Дворецкий никак и ничем мне не угрожал. — Я побежал, а он смеялся мне вслед, издевался, кричал, что я совершил «ужасный поступок». — Я подавил еще один приступ тошноты. — Я выскочил наружу и попытался поднять тревогу, позвать на помощь. Но он там появился и обвинил во всем меня. На нем-то не было ни капли крови, а меня ты сам видел. И все накинулись на меня, а я убежал.

Билл перестал полировать ковчежец. Поднес золотую руку ближе к свече, и та засверкала теплыми желтыми бликами; здесь она выглядела столь же роскошно и благородно, как на алтаре.

— Мне кажется, дворецкий вовсе не сумасшедший, — сказал Билл. — Он ведет какую-то свою игру, как и раньше. А что произошло во дворце?

— Ничего. У дворецкого было какое-то дело к епископу. И он меня ему представил.

— Тебя представили епископу, Пэтч? — недоверчиво перепросил Билл.

— Да. Он выглядит как настоящий канюк. И смех у него гнусный.

— Да знаю я, как он выглядит, — ответил Билл. — Ты во что-то вляпался, мой милый друг. Один Господь ведает, во что именно, но тебе надо отсюда убираться, прямо сейчас. — С этими словами он рывком поднял меня на ноги. — Ты уже решил, куда направишься? — спросил он, глядя мне прямо в глаза. Я лишь моргнул.

— Домой, — сказал я.

Следующие несколько минут я едва помню. Знаю, что хотел оставить руку святой — мне казалось, будет лучше, если я попытаюсь вернуть ее, может, через Билла.

— Здорово придумано! — заметил тот. — Да ведь этими побрякушками вовсю торгуют — она же стоит целого состояния, столько в ней золота и драгоценных камней. А сама реликвия! Ты хоть представляешь, сколько может стоить рука святой мученицы?! Это же все, что у тебя есть, Пэтч!

И я был вынужден оставить ковчежец у себя, чтобы потом продать его или заложить. В конце концов, это действительно бесценная вещь, за одно золото можно было получить столько, что хватило бы скупить весь Дартмур. Билл привязал руку к моей груди с помощью льняного платка, который мать подарила мне, когда я стал послушником. Прикосновение реликвии к коже было странно успокаивающим, но металлические углы и неровности врезались в тело в самых неподходящих местах. Сплошное безумие, я хорошо понимал это, но времени на подобные размышления совершенно не оставалось.

План Билла, если это можно так назвать, был прост. Я покину Бейлстер, одетый как сейчас: на любой взгляд — самый обычный крестьянин. Когда отойду от города на день пути, облачусь в сутану и снова стану монахом. Деревенский люд относится к монахам с почтением или поносит их, но в любом случае предпочитает держаться подальше. И это единственная защита, на которую я могу рассчитывать. Вот тонзура, конечно, проблема. Билл не долго думая взял мой кувшин с водой и с минуту подержал его донышком над свечой. Глина вскоре покрылась слоем копоти, Билл стер ее ладонью и, пока я не успел запротестовать, вымазал мою выбритую макушку.

— Хорошо еще, братец, что ты на прошлой неделе был у брадобрея, — заметил он. — Волосы у тебя — черный пушок, так что, надеюсь, никто ничего и не заметит. Только не забудь потом смыть эту копоть.

Мне, по правде сказать, вовсе по хотелось снова надевать сутану.

— На ней больше крови, чем у меня в жилах, — посетовал я.

— Тогда возьми лучше мою, брат, — предложил Билл, стащил с себя сутану и скатал ее по длине, связав концы, так что она превратилась в большое и тяжелое кольцо. Я надел его через плечо, неудобное, жаркое, но что же делать? А мой друг между тем остался в рубахе и подштанниках. — Если у тебя найдется пара штанов, буду тебе благодарен по гроб жизни, — сказал он. Я кивнул в сторону сундука. Он покопался там и вытащил потрепанную пару, которая тем не менее оказалась ему впору. Это было странное зрелище — Билл в мирском платье. Видя мое лицо, он подмигнул: — Я снова ощущаю себя нормальным человеком, Пэтч. Этот мешок, вполне возможно, хорош для спасения души, но вот изящества в нем недостает.

Потом он задул свечу и выпихнул меня из комнаты. На лестнице по-прежнему было пусто. Мы тихонько спустились вниз. Возле двери Билл остановил меня и выглянул наружу.

— Никого, — выдохнул он.

Мы выбрались на улицу и пошли рука об руку — пара приятелей на прогулке. Миновали Бридж-стрит и направились к городской стене, за которой виднелись полуразвалившиеся домишки и совсем убогие лачуги, а за ними — разбитые на участки поля, простиравшиеся на многие мили к югу и востоку. Я буду держать направление на юг, обходя город, а потом сверну на запад, в поросшие лесом холмы. Значит, мне придется переправляться через реку, но в верхнем ее течении, где она узкая.

Колокол кафедрального собора уже перестал звонить, и на бедных улицах не было даже признаков погони.