Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров

— Нет-нет, — промямлил я, будучи не в состоянии даже представить, как могу помочь этому странному, пугающему и подавляющему меня человеку.

— Просто дело в том, что ты клирик, наиболее подходящий человек для этой задачи, ты можешь оказать мне содействие и тем самым угодить его преосвященству епископу, — продолжал рыцарь, словно прочитав мои мысли.

И как я мог ему возразить после таких слов? Кроме того, мы стояли уже перед дверью собора. В этот час она была отперта, и сэр Хьюг весьма галантным жестом пригласил меня внутрь.

Мне всегда нравился кафедральный собор Бейлстера, хотя «нравился» не совсем то слово. Это была поражающая воображение каменная пещера, однако мастера, строившие и украшавшие ее, так обработали камень, что тот казался деревом или даже воском. Там всегда было прохладно и тихо, за исключением разве что мессы и праздничных дней, когда горели сотни свечей, гомонила толпа прихожан, а воздух наполняли благовония, дым которых поднимался из огромных курильниц. Всего несколько недель назад здесь служили торжественную мессу в присутствии легата самого папы римского, некоего Оттона, и, казалось, весь город собрался, чтобы, вытянув шеи, хоть одним глазком увидеть столь экзотическую и могущественную фигуру из Рима. Нынче же в соборе было пусто, и его внутреннее пространство освещалось лишь свечами, горевшими возле алтаря. Когда мы миновали поперечный неф и вошли под своды главного нефа, я поднял глаза к потолку, как делал всегда, сюда попадая. Каменные колонны вздымались ввысь и соединялись там, вверху, высоко над головой, образуя филигранную мозаику из арочных сводов и рельефных розеток, вырезанных в камне в виде расходящихся из центра листьев, геральдических щитов или ужасных чудовищ и людей. Создавалось впечатление, будто ты оказался в каменном лесу, и сейчас, хотя потолок тонул в глубокой тени, я ощущал себя маленьким, преисполненным благоговейного ужаса и ничтожным в сравнении с этим могучим произведением искусства во славу Всемогущего Господа.

Если сэр Хьюг и ощущал нечто подобное, то по нему это было незаметно. Я упал на колени перед главным престолом, а он лишь коротко поклонился и быстро перекрестился. Потом пошел дальше по нефу, и я торопливо последовал за ним, стараясь не отстать. Меня очень удивило, что мы прошли за крестную перегородку в восточную часть собора, за алтарь. Ведь сэр Хьюг был мирянин — рыцарь, конечно, и даже бывший тамплиер, — но все же принадлежал к приближенным епископа и, вероятно, имел какое-то разрешение, позволяющее ему нарушать обязательное для всех мирян правило и дающее право заходить в святилище. Меня с приближением к крестной перегородке всегда начинало просто трясти. Я с благоговейным страхом взирал на эту колоссальную каменную решетку, украшенную, как представлялось, сотнями статуй королей, благородных рыцарей, епископов и святых и отгораживающую алтарь от главного нефа. Средоточие святости и гигантская тяжесть, которую, казалось, удерживало на месте одно лишь чудо. Но если я испытывал благочестивый страх, то сэр Хьюг был его лишен. Или нет? Вот он остановился, быстро опустился на одно колено, потом встал и, взяв меня за руку, повел обратно в главный неф.

— Мне придется просить отпущение за этот грех, — сказал он, и голос его звучал явно напряженно. — Но я и сам был когда-то духовным лицом, а это не забывается. — Выдержка и присутствие духа, казалось, внезапно его покинули. Меня это здорово заинтриговало. Он же обычный человек, в конце-то концов. Билл говорил мне про тамплиеров, и я уже хотел сказать что-то по этому поводу, когда сэр Хьюг заговорил снова: — Я, конечно, дворецкий епископа и имею право приближаться к алтарю, но не люблю этого делать. Вот тут-то ты и можешь мне помочь, Петрок. Епископ просил меня принести ему одну священную реликвию, которая здесь хранится. — Он указал на алтарь. — Будет совершенно законно и правильно, если ее понесешь ты, братец.

Я почувствовал укол гордости.

— Конечно, сэр.

— Вот и прекрасно! — воскликнул сэр Хьюг. Он, кажется, вполне воспрянул духом и немного оживился. — Епископу понадобилась десница святой Евфимии. Она хранится в ковчежце для мощей, который тоже имеет форму руки, вот такую. — И он поднял собственную руку, имитируя по-женски жалостный благословляющий жест. С поразительной точностью, даже с некоторой насмешкой. Движением настоящего актера. Это было совершенно неуместное зрелище, точно такое же, как тогда, в таверне: блестящий, весь подобравшийся, словно перед схваткой, рыцарь с побелевшими глазами и зловещим ножом в руке. И я даже услышал, каким-то краешком сознания, судорожный вздох возмущения, словно исходящий от каменных героев и знаменитостей, украшавших собой крестную перегородку. Но во мне жило ощущение, что сэр Хьюг не такой, как все мы, другой, и отстоит далеко-далеко от всех и от всего, мне когда-либо встретившегося, и сейчас это ощущение еще более окрепло. Я ведь не был до этого близко знаком с властями предержащими. По моему глубокому убеждению, именно так власть проявляла себя в отношении подобных мне ничтожных людишек.

Так что за алтарь я вошел наперекор здравому смыслу и почти против собственной воли. Пол здесь был вымощен богато изукрашенными изразцами, на них шаги звучали тише, чем на каменных плитах нефа. По обе стороны от меня ступенями восходили кверху лавки для певчих; в любое другое время я бы остановился, чтобы полюбоваться замечательной резьбой, украшавшей все поверхности. Ниже откидных сидений — «мизерекордов», — крепящихся к спинкам лавок, виднелись изображения звериных морд, явно карикатурно повторяющие черты реальных людей, а также морды сатиров с волосами в виде листьев или лесных духов. Эти смешные изображения привносили искру юмора в такое серьезное дело, как месса, но сейчас мысли о странных рожах выбивали меня из колеи. Я даже ощущал на себе их взгляды, как и взгляды статуй на крестной перегородке.

Но вот я приблизился к алтарю. Медленно взобрался по ступеням; изукрашенный инкрустациями мрамор разных оттенков и рисунков был гладким и скользким, особенно для моих башмаков с кожаными подметками. Огромный каменный стол передо мной был уставлен свечами, их пламя мигало, бросая отсветы на золото и драгоценные камни высокого распятия, на обложки Библии и Псалтыри, на чашу для причастий и дарохранительницу. Потом я заметил шкатулку из резной слоновой кости; подставку с хрустальным шаром, где хранился один зуб святого Матфея, подвешенный внутри, словно зрачок огромного глаза; небольшой золотой крест, украшенный сканью и гранатами, в котором, как я знал, заключена щепка Святого Креста. А из-за Псалтыри, почти скрытые от взгляда, выглядывали тонкие золотые пальцы, улавливая своими кончиками самые слабые лучики света от свечей. Вот он, ковчежец. Задержав дыхание, я закатал правый рукав, чтобы он не цеплялся за алтарь и драгоценности, усыпавшие обложку Псалтыри, наклонился вперед и подхватил руку святой Евфимии.