Эльвира Барякина - Аргентинец

Да здравствует светлая Коммуна! Вперед на дорогу, на борьбу за светлое будущее, за новое поколение! Да здравствует великий наш учитель Ленин! Да здравствуют славные борцы, да здравствует славная Красная армия, вскормленная грудью пролетарки! Вечная память нашим светлым погибшим борцам, положившим душу свою за лучшее будущее! Знайте, родные, мы с вами! Нас миллионы, мы еще вам принесем миллионы. Нам не страшны угрозы всего мира, там такие же пролетарки. Да здравствует мировая революция!

— Очень мило, — похвалила Любочка. — Тебя непременно возьмут в штат.

El cuaderno negro, черная записная книжка

Приметы времени:

Ворона обронила в Грузинском переулке кусок колбасы, и вот уже который день под окнами нашей редакции ватага ребятишек сидит и ждет повторения чуда.

Нижегородской Ярмарки более не существует: ее перевели на дрова. Она простояла ровно сто лет — немного для чуда света.

Я стал советским служащим и теперь имею право на классовый паек третьей категории: десять фунтов гнилой картошки в месяц — получение с баржи «Фридрих Энгельс», которая придет на следующей неделе. Впрочем, если Ока замерзнет, «Фридрих» отвезет мою картошку кому-нибудь другому.

«Нижегородская коммуна» выходит скромным тиражом когда в две, а когда в шесть тысяч экземпляров — зависит от наличия бумаги. Официально ею руководит Александра Савельева — необыкновенно заслуженная дама, принимавшая участие в октябрьском перевороте. Все о ней говорят, но никто ее не видит, так как товарищ главный редактор не спускается с кремлевского олимпа. Делами газеты заправляет ответственный секретарь Антон Эмильевич Шустер.

Журналистикой нашу работу не назовешь. Почти все, о чем надо бы писать, составляет государственную тайну, так что мы упражняемся в публикации декретов, призывов и ругани в адрес буржуазии.

Все новости поставляются из Петрограда по телеграфу в готовом виде; на нашу долю, помимо восклицательной мишуры, достаются письма рабочих и крестьян. Всех более-менее грамотных активистов большевики тут же забирают на партийную работу, так что местными корреспондентами становятся те, кто не очень твердо знает азбуку.

Письма трудящихся целиком на мне — я должен их редактировать, а когда нет подходящего материала, писать самостоятельно. Например, был у нас конкурс на лучший рассказ: я сам десять рассказов настрочил, сам выбрал чемпиона, сам себе приз выдал — подписку на «Нижегородскую коммуну».

В Германии и Австро-Венгрии — государственные перевороты, Брестский мир отменили, Антанта выиграла войну.

Мировая революция началась, близок час торжества социализма , — гласила наша передовица. — Мы не одни, с нами германская армия и германский пролетариат. Последний император в Европе свергнут, очередь за королями и президентами!

Дядя Антон подписывал передовицу в печать и плакал: все эти месяцы он верил, что немцы двинутся в глубь России и свергнут большевиков.

— Может, хоть Антанта нападет на нас? — вздыхал он. — Если бы хотела, она б давно напала… Курам насмех: высадили в портовых городах крошечные отрядики и делают вид, что воюют. А чехи и вовсе подались по домам. Хотя кто знает, чем все закончится? Колчак успешно продвигается на востоке, генерал Краснов на юге…

Я сделал недоверчивые глаза: «Быть не может!» — и дядя Антон в подробностях рассказал и показал на карте, какие деревни и города заняты белыми. Причем это были не старые противоречивые байки, которые доходят до населения через газеты, а самые свежие новости прямиком из штабов.

По закону они предназначаются только кремлевским чиновникам и главным редакторам газет, получающим под расписку особые бюллетени. Но так как нашей мадам Савельевой некогда, за нее сводки читает дядя Антон и время от времени делится со мной наболевшим. А мне как воздух нужны точные сведения о положении на передовой, ибо заговор в нашем теремке набирает обороты — мы твердо решили бежать из Совдепии.

Сперва я подумывал, может, пригласить в нашу команду Антона Эмильевича? Но чем дольше я с ним общаюсь, тем больше радуюсь, что ничего ему не сказал.

Дядя Антон закрывает глаза на то, что у его дочери два мужа. Он не хочет ссориться ни с тем, ни с другим, ведь оба — чрезвычайно полезные люди.

— Это не мое дело — раздавать советы, — говорит он.

При этом, если какая-нибудь девица пришлет в газету письмо: «Уважаемый, товарищ Шустер, научите как жить, а то отравлюсь», дядя Антон настрочит ответ на пять листов — с рекомендациями и напутствиями. Да еще и собственную книжку к письму приложит.

Оказалось, дядя Антон пишет романы. До революции у него выходило что-то, но без особого успеха, ибо «в Большую Литературу со стороны не пробиться, все места заняты, везде только свои да наши — те, кто лично знает Максима Горького».

Дяде Антону, кстати, приходилось встречать его в Петрограде, и об этом он готов рассказывать каждому встречному:

— Я перед ним глупею, робею, говорю не то… А он совсем простой: сидит, ну вот как ты. Пятно у него на штанах, перхоть…

О пятне он никогда не забывает, равно как и о том, что Горький «в последнее время сдал». После этого дядя Антон решительно подходит к окну, встает в профиль и, дергая себя за бороду, декламирует отрывки из своего романа, которые помнит наизусть.

Темы у него вечные: рыцарство и служение Прекрасной Даме. Входит секретарша Маруся.

— Дура! Куда суешься?! — кричит «рыцарь». — Не видишь, мы заняты? Всё, уволю, завтра можешь не приходить!

Маруся в слезы, Антон Эмильевич — так и быть — издает приказ о помиловании:

— Ладно, живи… Эх, никакого почтения к искусству! Этим девкам только бы со службы пораньше ускакать.

Я не помню его таким: то ли его подменили в большевистской тюрьме, то ли с полезными людьми он ведет себя как благородный идальго, а ради бесполезных нечего и стараться. Мои акции рухнули, так что при мне можно поскандалить в свое удовольствие. А Маруся вообще за человека не считается.

Дядя Антон страдает, что ему не дают стать успешным автором. Ему невдомек, что им невозможно стать , им можно только быть — с юности и до гроба: в восемнадцать лет делать все то, что к сорока годам приведет тебя к цели. Никто не просыпается великим писателем, хирургом или музыкантом: за любым «мгновенным» успехом стоят годы работы. Успех именно из этого состоит: начинать с малого, ошибаться, падать, подниматься на ноги и, несмотря ни на что, делать шаг, еще один, и еще. А если у тебя всегда виноват кто-то другой — Горький или Маруся, — ты расходуешь жизнь на поиск обидчиков — и преуспеваешь именно в этом.

В нашем теремке идет подковерная, невидимая глазу религиозная война. Различия между сектами настолько глубоки, что примирение в принципе невозможно. У нас есть великий реформатор Осип (временно отсутствующий). Любочка и ее отец принадлежат к ордену приспособленцев, которые, может, и не верят ни во что, но исправно кладут поклоны в заданном направлении, коль скоро их жалуют вотчинами. Мы с Ниной и Саблиным — раскольники: мы крепко стоим за старую веру. Если нам не дают служить собственным идеалам, мы уходим на край света, куда угодно, лишь бы подальше от нечестивцев. Упаси бог, мы не спорим с официальной верой, мы даже делаем вид, что готовы отречься от своих заблуждений, но по ночам, когда в доме все затихает, мы устраиваем тайные сходки, чтобы исповедовать свободу слова и собраний.