Анатолий Ковалев - Потерявшая сердце

Ошеломленная новостью о своей беременности, юная графиня совсем позабыла об Афанасии. Она поторопилась кивнуть.

— А что случилось с твоим братом? — заинтересовалась Стешка.

— Пропал третьего дня и вестей о себе не подает, — призналась Елена.

— В Гавани пропал?

— Кто знает, — пожала плечами девушка.

— Он из местных? Наш, с острова?

— Нет, приезжий. Снял здесь флигель…

— Опиши-ка мне его, — попросила Степанида.

Елена не только описала Афанасия, но и назвала адрес, по которому он должен был обитать.

— А есть у него примета какая-нибудь? Может, шрам или родимое пятно? — продолжала допрашивать Стешка. — Девицы такие штуки запоминают лучше, чем лица.

Этот вопрос неожиданно вогнал Елену в краску.

— Ты что, никогда не видела своего брата голым? — расширила от удивления глаза чухонка, которой такое предположение явно показалось невероятным.

Елена неопределенно покачала головой. Она вдруг вспомнила рассказ Афанасия о каторге. «Он целых пять лет ходил в колодках…»

— У него на щиколотках, должно быть, есть шрамы, — неуверенно сказала она.

— От колодок, что ль? — сразу догадалась Лукерья.

— Твой брат был на каторге? — шепотом спросила окончательно заинтригованная Стешка.

Елена смущенно кивнула в ответ.

— Вот это дело! — почему-то обрадовалась Степанида. — Колодника мы быстро отыщем.

Девушка встала из-за стола и едва не бегом поспешила на улицу.

— Куда это она? — тревожно посмотрела ей вслед Елена.

— Сейчас расскажет нашим девицам о твоем брате, те передадут другим, и так дальше, по цепочке, пока не найдем его! — пояснила Лушка. — У нас тут свой сыск, почище, чем в полиции.

— Как Стеша оказалась здесь, такая молодая и красивая? — вырвался у Елены вопрос, адресованный скорее самой себе, нежели собеседнице.

— Все мы здесь молодые да красивые, — проворчала чухонка. — И у Стешки судьба самая обыкновенная. Увлеклась офицером, забрюхатела. Он, известно, в кусты. Родители узнали, вышвырнули ее из дома, подальше от позора.

— А ребенок? — испуганно спросила Елена.

— А что ребенок? Ребеночек помер, недолго промучился. Какая тут может быть жизнь для него? Оттого мы все и бегаем к старухе Федоре, к ведьме проклятой, оставляем у нее наших ребятишек.

— То есть как оставляете?

— Выкидываем, милая. Я уже двенадцать или тринадцать выкинула, сбилась считать… — Лукерья налила полный стакан вина и залпом его опорожнила. Язык у нее стал сильно заплетаться, глаза осоловели. — Порой лежишь ночью в какой-нибудь дыре. Рядом упырь пьяный храпит. И вдруг в окошко тихохонько-тихохонько, едва слышно — тук-тук, тук-тук. Выглянешь — а там мои деточки мертвенькие стоят, все двенадцать или тринадцать… стоят и песенку поют, жалобную такую: «Маменька, маменька, дайте нам хлебушка, дайте хотя бы черственького, кусочек…» И эдак становится жутко, что хоть иди в нужник да удавись… Да я уж и вешалась два раза, меня подруги снимали! — По ярко нарумяненным щекам чухонки катились крупные слезы, нижняя губа дрожала, глаза помутнели. Неожиданно она уронила голову на стол и громко захрапела. Хозяин трактира, толстый рыжий мужик с хитрой кошачьей физиономией, неодобрительно взглянул на Лушку из-за кипящего самовара, но выгонять ее не стал. Его, по-видимому, озадачивала сидевшая рядом Елена, он чутьем угадывал в ней госпожу.

Уже перевалило за полночь, когда знакомые девицы с громким хохотом ввалились в кабак в компании разудалых английских матросов. Моряки громко переговаривались на своем языке, галантно держа за талии временных подруг. Половые забегали, как ошпаренные кипятком тараканы, хозяин засуетился, все заходило ходуном. На столах в мгновение ока явились джин и водка, свежие закуски, зазвенели кружки, наполненные пивом. С улицы на шум забрели цыгане с гитарами и скрипками. Они запели нечто заунывное дурными голосами, невзыскательные матросы захлопали в ладоши, издавая одобрительные возгласы.

К Елене подсела Тереза со своим клиентом, и с ними плешивый мужичонка лет пятидесяти, с окладистой бородой и бельмом на глазу. Ему, видимо, не досталось девицы, и он сразу же придвинулся к Елене, попытавшись обнять ее за талию.

— Ноу! Ноу, сэр! — закричала ему Тереза и тут же принялась расталкивать спящую Лукерью.

Графиня вскочила и собралась было уйти, но полька схватила ее за руку.

— Погоди, не спеши! — ласково сказала она. — Никто тебя не тронет. Стешка просила, чтобы ты ее дождалась.

— А где она сама?

— По твоему делу бегает. Видишь, заработка сегодня лишилась, а до нее всегда много охотников, не то что до этой коровы, — кивнула она на чухонку и принялась ее хлестать по щекам: — Вставай, холера, стерва, шкура! Кавалер заждался!

В конце концов ей удалось привести Лукерью в чувства и вручить ее плешивому мужичонке. Тот был несказанно рад, что наконец заполучил девицу, и сразу принялся тискать Лушку за бока, что-то одобрительно приговаривая по-английски.

— Ишь, какой прыткий! — вяло удивлялась та. — С виду сморчок сморчком, а туда же! Помню, у меня такой датский шкипер был — ох и мужик, просто яд! Он даже жениться на мне хотел и женился бы, если бы ему в драке голову крюком не пробили. Кажись, в Индии где-то. Поперек горла мне с тех пор эта Индия… Слышать не могу о ней!

После двух кружек пива она взбодрилась, забыла о датском шкипере, Индии и повисла на своем плешивом кавалере, как тряпка. Вскоре он увел ее. Тереза же еще долго кокетничала со своим клиентом и щебетала с ним на чудовищном ломаном английском, диалекте портовых грузчиков и проституток.

Елена поймала себя на шокирующей мысли, что ей почти уютно в этом трактире, среди девиц, которые отнеслись к ней так сердечно. Даже пьяные матросы оказались вполне миролюбивы. Они от души веселились со своими подругами и больше не приставали к ней. Незнакомый мир подонков общества, считавшийся в ее среде низким и презренным, оказался куда более дружелюбным, чем ее прежнее окружение.

Девушку разморило от густого трактирного тепла и выпитого чая. Прижавшись в углу к стене, она незаметно задремала.

Разбудил ее знакомый Стешкин голос:

— Эй, дворяночка, проснись! Слышь, проснись!

Елена открыла глаза и увидела, что трактир опустел. В зале уже не было ни девиц, ни матросов, из-за стойки с потухшим самоваром исчез хозяин. В окошки светило поднимающееся солнце, двое мальчишек лет двенадцати, живописно освещенные его косыми лучами, мыли полы, обсуждая достоинства и недостатки английских фрегатов в сравнении с русскими. Окна были раскрыты настежь, и хмельной дух совершенно выветрился из зала. Утренняя свежесть с залива необычайно бодрила. Сидевшая рядом Степанида смотрела на Елену с сочувствием.