Анатолий Ковалев - Потерявшая сердце

Во время Битвы народов Александр Бенкендорф командовал левым флангом русской кавалерии, а 22 ноября 1813 года отряд под его командованием освободил город Амстердам. Крепость, считавшаяся неприступной, была взята хитростью русского генерала. Солдаты приплыли в город под покровом ночи на рыбачьих лодках, переодевшись в голландских рыбаков, устранили охрану и открыли ворота. Имя Бенкендорфа навсегда вошло в историю Нидерландов как освободителя Амстердама и Бреды.

23 февраля 1814 года состоялось Краонское сражение, в ходе которого 18-тысячный корпус генерал-лейтенанта графа Михаила Воронцова противостоял сорокатысячной французской армии под командованием самого Наполеона, причем это были отборные дивизии Старой гвардии, которую корсиканец пожалел пустить в бой во время Бородинской битвы. Прекрасная позиция, выбранная Воронцовым, грамотная расстановка артиллерии, мужество русских солдат позволили удерживать Краонское плато в течение пяти часов, нанося противнику огромный урон. Однако вместо подкрепления со стороны прусской армии Воронцов получил приказ к отступлению. Выслав раненых и подбитые орудия, граф приказал отступать тихим шагом, как на учении. Он прекрасно понимал, что, если французы увидят отступление русских войск, их атаки сразу сделаются стремительнее и сильнее. И тут неожиданно вперед выдвинулась кавалерийская бригада генерал-майора Бенкендорфа. «Жертвуя малочисленной своей конницей для спасения пехоты, — писал Воронцов в рапорте императору, — бросился он на сильнейшую неприятельскую кавалерию…»

Во всех учебниках истории, включая французские, Краонская битва впоследствии будет признана победой русского оружия, а главное — победой русской полководческой мысли.

За время кампании 1812–1814 годов Бенкендорф был награжден Святым Владимиром 2-й степени, алмазными знаками ордена Святой Анны, прусскими орденами Красного орла 1-й степени и Пур ле Мерит, шведским орденом Меча Большого креста. От короля Нидерландов он получил золотую шпагу с надписью «Амстердам и Бреда», от английского короля — золотую саблю с надписью «За подвиги в 1813 году».

После войны Александр Христофорович женился на вдове своего погибшего друга генерал-майора Бибикова Елизавете Андреевне и удочерил двух его девочек. Он писал записки о высшей полиции, о корпусе жандармов, однако не спешил их предоставить для ознакомления государю императору. Они лежали у него в столе и дожидались своего часа. Бенкендорф очень медленно продвигался по карьерной лестнице, потому что император Александр по-прежнему не выказывал ему особого расположения.

18 марта 1814 года в ходе ожесточенных боев капитулировал Париж. Во взятии французской столицы участвовало 100 000 человек, из них 63 400 человек русских войск под командованием графа Ланжерона и графа Воронцова.

В этот последний день войны был тяжело ранен картечью Евгений Шувалов. Если бы его юный денщик Вильгельм Сапрыкин не вытащил своего барина из-под обломков разрушенного здания, вряд ли бы тот остался жив. Несколько месяцев Евгений пролежал в парижском госпитале. Прасковья Игнатьевна, забыв свои принципы и обиды, примчалась к сыну и самоотверженно ухаживала за ним. После выписки Евгения из госпиталя мать и сын отправились на воды в Карлсбад и только летом 1815 года вернулись в Москву.

Все попытки графини женить сына не увенчались успехом. Он удалился в свое владимирское поместье и пристально занялся сельским хозяйством, а также строительством больницы и школы для крестьян.

В июне 1814 года генерал-губернатор Ростопчин устроил в Москве пышные празднества в честь занятия Парижа. Однако разнообразные увеселительные мероприятия, бесконечные фейерверки, дорогие театральные постановки и прочие сюрпризы не вернули ему любви москвичей.

25 июля в первопрестольную прибыл государь император. «Когда я видел императора и обедал с ним, — сообщал Федор Васильевич в письме Екатерине Петровне, — он говорил со мною только о безразличных вещах; подожду еще неделю и потом испрошу аудиенцию, чтобы попросить полной отставки».

Только 30 августа 1814 года состоялось долгожданное увольнение Ростопчина со службы. Он сразу же переехал с семьей в Петербург, но это его не спасло. Всеобщая ненависть, скопившаяся вокруг его имени, а также явная немилость государя сделали его пребывание в России невыносимым. Граф уехал в Германию, где лечил свой ревматизм на водах, после выписал к себе семейство, и Ростопчины надолго поселились в Париже.

Франция времен Реставрации восторженно принимала неистового галлофоба. Каждое появление Ростопчина в общественном месте сопровождалось бурными овациями и скандированием: «Губернатор! Губернатор!» Он стал популярнее самого Тальма. В отличие от соотечественников парижане по достоинству оценили его вклад в победу над Наполеоном. «Без вас нас не было бы здесь», — всякий раз признавались ему бывшие эмигранты. Однако такая популярность постепенно начала раздражать графа. «Я внушал интерес, какой вызывает слон или морское чудовище», — напишет он впоследствии. Открещиваясь от славы Герострата, Ростопчин выпустил брошюру на французском языке под названием «Правда о московском пожаре», которую в Москве сразу окрестили «Неправдой о московском пожаре». В этой брошюре он обвинял самих французов в поджоге Первопрестольной.

В 1819 году Федор Васильевич выдал замуж сразу двух дочерей. Наталью — за князя Дмитрия Нарышкина, кузена Михаила Воронцова, а свою дочь-католичку, с тяжелым сердцем — за француза. Мужем Софи стал граф Евгений де Сегюр, сын пэра Франции, бывшего адъютанта Наполеона Филиппа де Сегюра, того самого, что был послан второго сентября в Кремль искать мины, будто бы заложенные там по приказу его будущего кума. Ростопчин говорил о своем французском зяте, что у него абсолютно нет недостатков, кроме разве что одного — он слишком красив.

Осенью 1814 года Борис Белозерский поступил в Петербурге в Пажеский корпус. Он нашел несколько случаев увидеться с Лизой, однако семейство Ростопчиных вскоре отбыло за границу. Между детьми на несколько лет завязалась переписка, длившаяся вплоть до возвращения опального семейства в Россию в 1823 году.

Изредка он получал краткие письма от Глеба, но отвечать ему не имел возможности, так как тот постоянно находился в дороге. И только зимой 1817 года Глеб написал брату из Генуи, что они с Евлампией надолго обосновались в одном богатом доме с прекрасной библиотекой и намерены жить здесь сколько захотят, ни в чем себе не отказывая.

В том же 1817 году, в месяце мае, по аллее Гайд-парка катилась легкая коляска, запряженная прелестной дымчатой лошадкой. Ею правил важный дородный кучер, одетый в богатую ливрею, с воротничками, высоко подпиравшими его синие выбритые щеки. На кожаных подушках сиденья расположились молодая дама с маленькой девочкой. Эта пара невольно привлекала всеобщее внимание гуляющих лондонцев. Пассажирки были слишком несхожи, чтобы заподозрить в них мать и дочь. Дама, светлая голубоглазая блондинка, хрупкая и задумчивая, меланхолично созерцала проплывающие мимо цветущие кусты сирени и клумбы с примулами. Ее бледное тонкое лицо было серьезно, но озарялось нежной улыбкой, когда она обращала взгляд на сидевшую рядом девочку. Маленькая красавица лет пяти-шести, вертевшаяся во все стороны, ни секунды не оставаясь в покое, была, несомненно, уроженкой Индии или Бирмы. Смуглая, изящная, как статуэтка, черноглазая, как лань, шаловливая, как бабочка, — баловница готова была на ходу выскочить из коляски и побежать по дорожкам парка. Снисходительные выговоры, которые делала ей блондинка, давали основания полагать, что шалунью не наказали бы строго. Обе говорили по-французски и были одеты по последней парижской моде.