Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Федор плеснул себе в лицо нагревшейся на солнце водой, что стояла в деревянной бадье на крыльце, и, накинув грязный, прожженный углями от костра, армяк быстрым шагом пошел по разъезженной, в лужах дороге, что вела на юг.

Петя закинул голову и посмотрел на прозрачное, высокое небо. Наверху вился жаворонок, солнце пригревало, и юноша, скинув заячью, потрепанную шапку, поведя плечами, сказал:

«Хорошо!»

Вдали уже виднелись берега Оки, деревянные стены кремля и шатры, что усеивали пологий склон, спускавшийся к реке. Петя вдруг покраснел и подумал: «Надо будет сразу на Москву поехать, обвенчаться. А потом, — он даже приостановился, — ну, батюшка, наверное, скажет, что пани Марину надо на Волгу отправить. Придется, — юноша тяжело вздохнул и, оглянувшись, подумал: «Жалко, цветов еще нет, так бы я собрал для нее».

Петя засунул руки в карманы кафтана и вдруг улыбнулся: «Дети родятся. Батюшка как раз говорил, что, как поляков разобьем, он хочет Степу забрать, и в Италию его отвезти. А мы с Мариной тут останемся, — юноша вдохнул свежий, вечерний воздух, и услышал сзади холодный голос: «Ты куда собрался?»

Петя сглотнул, и, зардевшись, обернувшись, ответил: «В Калугу, батюшка».

— Вижу, что не на Москву, — отец смерил его взглядом с головы до ног. «В Калугу тебе зачем?

И что ты там написал, — он вынул из кармана армяка грамотцу, — «вернусь и все объясню».

— Вы же сами говорили, батюшка, — робко ответил Петя, — надо узнать, куда самозванец далее собирается.

— Вот я, — отец поднял рыжую бровь, — и узнаю. А ты сиди в избе, тебе семнадцати еще не было.

— Я воевал! — отчаянно, прикусив губу, сказал Петя. «И там, в Лавре, помните же, я уже был в польском стане…, - юноша внезапно прервался и подумал: «Зачем я это сказал, он ведь сейчас все поймет, все…»

Федор взглянул в серые, прозрачные, обрамленные рыжими ресницами, глаза сына. «Какой я дурак был тогда, в Несвиже, — вздохнул про себя мужчина, — я же мог лишиться его — навсегда. Господи, ну прости ты меня, и Лизавета, — пусть тоже простит. О матери-то Петьке говорить не след, да и не увидит он ее никогда».

Он взял сына за руку и кивнул: «Вон там перелесок, сухой вроде. Пойдем, и расскажешь мне все».

— Вы меня ругать будете, батюшка, — мрачно сказал Петя, спускаясь вслед за отцом на луг.

Федор хохотнул: «Коли найдется за что, дак буду. Меня, Петька, тоже ругали — и матушка, и Федор Савельевич покойный, так что ничего, — он на мгновение привлек сына к себе, — поругаю, тако же и посоветую, на то я отец».

Они сидели рядом на подгнившем бревне, и, Федор, глядя на медленно темнеющее небо, сказал: «Эх, Петька, коли б там другая какая девка была, хоша полячка, хоша кто — разве же я тебе хоть слово поперек сказал бы? Нет. Иди, венчайся, деток рожай, я тоже, — мужчина потянулся, — девятнадцати лет обвенчался, чуть старше тебя был. А эта, — Федор со вкусом выматерился, — как была курвой, дак оной и осталась, уж поверь мне. Под первого самозванца из-за денег да почестей легла, теперь второго ей нашли, и с атаманом Заруцким она тоже живет, говорят, — мужчина зло усмехнулся.

— Батюшка, но зачем же тогда, там, в Лавре…, - Петя отвернулся и вытер лицо рукавом армяка.

— Затем, зачем она с мерзавцем Болотниковым развлекалась, — жестко сказал Федор. «Сию бабу только тюрьма монастырская утихомирит, говорил же я Василию Ивановичу, надо было ее в Каргополь отправить, и там, в яме держать».

Сын помолчал и тихо, грустно проговорил: «Пойду, вернусь в избу. Вы простите меня, батюшка».

Федор потянулся, и, обняв сына, гладя по трясущимся плечам, шепнул: «Ничего, милый, ничего. Ты не убивайся так, бывает сие. Встретишь девицу хорошую, обвенчаетесь, внуки у меня родятся. Ну, — он поцеловал сына в рыжие вихри надо лбом, — давай, дуй домой, свари там харчей каких-нибудь, а я к утру и вернусь».

Сын кивнул, и, пожав огромную, жесткую руку отца, сказал: «Спасибо вам, батюшка. Вы поосторожней там, — он указал в сторону Оки.

— Да я так, поговорю с ихними ратниками, — отмахнулся отец, — сие безопасно. Ну, иди, — он подтолкнул юношу к дороге, и, проводив его глазами, вздохнул: «Тяжело, конечно. Ну да ничего, отойдет».

Федор нахлобучил шапку и пошел к деревянному, наплавному мосту через Оку, за которым лежала Калуга.

На дворе Кремля было шумно, визжали колеса телег, и Федор, поймав за рукав какого-то поляка, умильно спросил: «С места, что ли, снимаетесь, милый?»

— Какое там, — отмахнулся солдат. «Его величество царь Димитрий Иоаннович на охоту завтра собирается, велено из крепости выехать, шатры у леса разбить».

— На охоту, — холодно подумал Федор. «Ох, перевешать бы тут всех, а самозванца — на кол посадить».

Он подобрался поближе к горящему костру, — поляки, сидевшие вокруг, передавали друг другу флягу, — и услышал чей-то недовольный говорок: «Да бросать надо этого мерзавца, иди к Смоленску, там гетман Жолкевский ждет. Разобьем московитов, и королевич Владислав у них царем станет».

— Это кто тут такой смелый, к Жолкевскому собрался? — раздался из сумерек низкий, угрожающий голос и Федор, застыв, скользнул за какую-то телегу. «Заруцкий, — подумал он.

«А вот это плохо, у них, наверняка, мое описание есть».

Казацкий атаман Иван Мартынович Заруцкий, — в роскошном, отороченном мехом соболя, черном бархатном кунтуше, блестя алмазами на рукояти меча, — подошел к костру.

Смуглое, обрамленное темной бородой лицо презрительно улыбнулось. «Законный царь московский, Димитрий Иоаннович, платит вам золотом, дармоеды, — жестко сказал Заруцкий.

«Посему всякий, кто попытается перебежать на сторону противника — будет завтра лежать на плахе».

Шавка, что пряталась под телегой, почуяв Федора, подняв голову, — звонко залаяла. «Ничего, — подумал мужчина, — Заруцкий меня никогда в жизни не видел, самозванец этот — тако же, а описание — что описание? У нас на Москве рыжих вдосталь».

Иван Мартынович взглянул на рыжего мужика, что комкал в огромных, красных руках шапку и спросил ледяным голосом: «Кто таков?»

— Да уж какую неделю ходит! — крикнули от костра. «Плотник это, Иван Мартынович, в селе живет, неподалеку, Василием кличут. Он тут нам стены поправил, тако же — избы».

— Плотник, ваша милость, — испуганно согласился мужик. «Дак в деревнях сейчас работы нет, разор, сами знаете, а тут хоша немного — но платят. Вдовец я, и сын на руках, дак есть-то надо».

— Плотник, — протянул Заруцкий, и, щелкнув грязными, унизанными перстями пальцами, крикнул: «Эй, сюда, в башню его!»

— Да за что, ваша милость, — потрясенно забормотал мужик, — я же тут всем знаком….

— Вот сейчас и узнаем, — что ты за плотник, — прошипел Заруцкий, и вынув меч, подтолкнув Федора в спину, велел: «Иди, иди!»