Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Мужчина вздохнул, и, глядя куда-то в сторону, на золотые, рыжие склоны холмов, на огненный закат, что висел над ними — начал говорить.

Марфа слушала, засунув руки в карманы шубки, а потом сказала: «Молодец ты, Феденька.

Мальчику двадцати одного года сие поручил. А если голову вашему Петру снесут за это, и Марье его — тако же? Ты об этом подумал?».

— Не снесут, — упрямо ответил сын и подышал на руки. «Я Петру все рассказал, матушка, он справится».

— Справится, — передразнила его Марфа, и, вздохнув, буркнув себе что-то под нос, спросила:

«А Лиза что говорит?».

Сын жарко, мгновенно покраснел.

— Что? — угрожающе спросила Марфа. «Твоя жена, венчанная, плоть от плоти твоей, — и ты до сих пор ей сказать не удосужился, что дитя на стороне нагулял? Молчи, — она подняла ладонь, — знаю, что ты думаешь, Лиза, мол, и сама…, Так твой отчим Изабеллу любил более жизни своей, а ты… — Марфа поморщилась, — скотства своего сдержать не мог, так что ты себя с Петром Михайловичем не равняй, Феденька».

— Она меня спасла, — упрямо пробормотал Федор. «Ну, пани Марина…, Не мог же я…»

— Отблагодарил, — Марфа уперла руки в бока. «Так отблагодарил, что бедная баба с дитем на руках осталась, и за сим дитем половина войска московского гоняется. А кабы не Петр ваш? — ядовито поинтересовалась Марфа. «Кабы сын твой тебя, отца, в блуд твой носом не ткнул, так ты бы, Феденька, что — позволил бы ребенка на виселицу отправить? Откуда в тебе сие? — мать вздохнула и добавила: «Ну, Ивана твоего я привезу, сама на Москву отправлюсь, а Лизе ты скажи — сегодня же».

Он поворошил ногой палые, влажные листья и подумал: «Все надо говорить, без утайки.

Иначе не стоит».

— Это еще не все, матушка, — Федор стиснул зубы. «Вы дальше послушайте».

Он говорил, смотря куда-то вниз, и только потом, услышав слабый стон, испуганно взглянул на мать. Марфа стояла, держась кончиками тонких пальцев за виски.

— Господи, — вздохнула она, присаживаясь на замшелое бревно, — Федя, ну что ты за человек такой? Откуда в тебе блядство сие, ведь не тому тебя отчим учил, не тому — Федор Савельевич покойный.

— Федор Савельевич и сам — не зря икону-то нарисовал, — зло пробормотал Федор, опустившись рядом, и схватился за щеку. «Какая у нее рука тяжелая, — подумал мужчина.

— Язык свой поганый прикуси, блудник, — жестко сказала мать. «Не судьба была нам с Федором Савельевичем повенчаться, вот и все. Я вдова был, он — мужик холостой, не тебе, прелюбодею, судить-то нас. А ты, — Марфа скривилась, — будто и не сын мне, мерзко и смотреть на тебя. Ты перед Лизой теперь всю жизнь должен на коленях стоять, понял? И чтобы даже не смел куда-то еще, смотреть, ну да я послежу за этим, — она презрительно посмотрела на сына и добавила: «И сие ей тоже расскажи, про блуд твой с Годунова дочерью».

— Да зачем? — попытался спросить Федор. «Сие ведь не повторится, матушка».

— Не повторится, коли тебе стыдно будет, — отрезала мать. «Стыдно, что жена твоя, мать детей твоих, чуть жизни не лишилась чрез то, что ты, взрослый мужик…, - Марфа вздохнула. Повернувшись, мягко ступая по тропинке, она добавила: «И на глаза мне не смей являться, покуда Лиза все знать не будет, вот как сейчас ты мне это говорил, так и ей скажи».

Она ушла вниз, к деревне, а Федор, уронив голову в руки, прошептав: «Господи, нет, я не смогу, не смогу, — застыл, не двигаясь. Потом он перекрестился, и, поднявшись, увидев еще слабые, звезды в темно-синем, уже морозном небе — стал медленно спускаться с холма.

В опочивальне жарко горел камин. Лиза приподнялась на локте, и, отложив книгу, улыбнулась: «Заговорились вы с матушкой. А нам Виллем об Индии рассказывал, так интересно. Степа его рисовал, тоже потом, как с матушкой — хочет портрет маслом сделать.

А я вот, — она показала на Петрарку — все его читаю, никак начитаться не могу. Вот, послушай, — она потянула к себе томик.

— медленно прочитала Лиза, и, вскинув синие глаза, улыбнулась: — Это обо мне и тебе, Федя.

«Им нет пространств, — повторила она, и, взяв его руку, спросила: «Случилось что-то, милый?»

— Да, — Федор присел на кровать, и, посмотрев на распущенные по холщовой подушке, каштаново-рыжие волосы, повторил: «Да, Лиза».

Она тихо, почти не дыша, слушала его. Потом, поднявшись, закутавшись в бархатный, на меху, халат, забрав книгу, жена сказала: «Я у Марьи переночую».

— Лиза! — он попытался поймать ее за руку. «Лиза, ну прости меня, прости…»

— Прощу, когда сына своего спасешь, — коротко ответила женщина и закрыла за собой тяжелую, деревянную дверь.

Федор схватил со стола оловянный бокал, и, занеся руку, выругавшись, — вдруг опустил его.

«Господи, — горько сказал он, — ну как хочешь меня накажи, только Лизавета пусть вернется.

Прошу тебя, прошу». Он взял со стола икону, и, глядя в зеленые, твердые глаза матери, прижавшись к ней щекой — опустился на потертый ковер, чуть раскачиваясь, что-то шепча.

В комнате было темно, и Лиза не сразу увидела бронзовые волосы, что блестели в свете единой свечи. «Иди сюда, доченька, — позвала ее Марфа. Лиза устроилась рядом с ней в кресле, и Марфа, обняв ее, вытерев ей слезы, нежно сказала: «Ну, прости, прости меня, это ведь мой сын».

— Я его все равно люблю, — женщина прижала к груди книгу, и, найдя одной рукой пальцы матери, сжала их — крепко.

— Любишь, — согласилась Марфа. «Только пусть его один поживет, подумает кое о чем. Сие моему сыну только на пользу пойдет, доченька. А как вернется с Москвы он — и решишь, что делать тебе далее».

— Но почему? — едва слышно спросила Лиза. «Почему он мне не сказал, матушка? Я же его тогда, в Несвиже, простила, и потом бы тоже…, Зачем он так?»

— Боялся, — вздохнула мать. «Ты тогда еще младенцем была, не помнишь, так я тебе скажу — мы с отцом твоим, как встретились после разлуки — тоже вместе не жили. Я же с двумя детьми к нему пришла, сие ему трудно было. Тоже, — Марфа чуть вздохнула, — боялся».

Лиза потянулась, и, поворошив угли в камине, сказала: «Наверное, мне с вами в Лондон стоит поехать, матушка. Или в Амстердам, ну, у кузины Мирьям погостить, да и Марья там будет».

— У тебя другая кузина есть, — Лиза услышала усмешку в голосе матери. «И тоже тут, недалеко. И сестра твоя там, и зять, и дети их. Они только рады будут, Лизонька. Вот отвезем детей и поедем с тобой туда. По лавкам походим, с Марьей и Михайло Даниловичем поохотимся, племянников своих увидишь. Ты в Париже-то последний раз была, как тебе год от роду исполнился, должно, соскучилась».

— Соскучилась, — согласилась Лиза и вдруг, озорно, спросила: «А кузину-то мою можно увидеть будет, хоть издали? Я, матушка, обещаю — ни слова ей не скажу о том, что мы родственницы».