Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— А как же, — согласился мужчина, и, поднявшись, поблагодарив целовальника, пошел к узкой деревянной лестнице за пестрядинной занавеской.

Никифор Григорьевич поймал тоскливый взгляд Дуни и сердито сказал: «Рот закрой, человек по делу приехал, не слышала, что ли? И вообще, раз встала, дуй на Красную площадь, там Петя, сын Федора Петровича, с мальчишками на Неглинке рыбу удить должен, скажи ему, что отец вернулся».

Девушка только вздохнула, подперев щеку рукой, перебирая простые, костяные пуговицы на холщовом сарафане.

Ему снилась Ксения. Тогда, вернувшись в Горицкую обитель, — после побега она кишела стрельцами, он сказал ей, — жестко: «Нельзя это. Пока жена моя жива — нельзя, Ксения. Что люблю я тебя — сие правда, однако же невместно мне с тобой блудом заниматься. Случится что, — он помолчал, — сразу под венец тебя поведу. А сейчас — нет».

Она кивнула, не поднимая глаз, опустив укрытую черным апостольником голову, и сказала:

«Я всю жизнь буду вас ждать, Федор Петрович. Сколько надо, столько и буду».

Федор вздохнул, не открывая глаз, и подумал:

— Да, хорошо, что самозванец ее в этот монастырь во Владимире перевел. Инокиню Марфу-то сюда привезли, в Новодевичью обитель. Ксению он боится в Москве держать, и правильно делает, — Федор усмехнулся, — какое сегодня? Четырнадцатое мая, да. Ну, через три дня Москва набат услышит, и от царя Дмитрия Иоанновича одни кишки останутся.

Он потянулся и замер — половицы заскрипели. Федор положил пальцы на рукоять меча и, подняв веки, разглядывая человека, что прислонился к косяку двери, изумленно сказал:

«Рискуете, ваша светлость герцог».

Джон Холланд откусил от пирога с рыбой, что держал в руке, и, прожевав, шагнув в светелку, зачерпнул кружкой из жбана с квасом.

— Рискую, — согласился он. «Давайте, пан Теодор, поднимайтесь, нам с вами многое надо обсудить. А то уже и к утрене звонили, мне скоро в Кремль возвращаться надо, государь изволить пировать, сами знаете».

Федор выматерился, и, тоже выпив кваса, почесав рыжую бороду, — стал одеваться.

Царь Дмитрий Иоаннович спал, уткнув помятое, сальное лицо в шелковую подушку. В опочивальне пахло потом и какой-то кислятиной, большая, жирная муха, назойливо жужжала, ударяясь в закрытые ставни.

Царица Марина Юрьевна посмотрела на мужа, и, перевернувшись, спустила босые, нежные ступни, на толстый персидский ковер. За серебряной решеткой изразцовой печи тлел огонь, но девушка все равно накинула себе на плечи меховую полость, — майское утро было прохладным. Марина, вскинув голову, посмотрела на низкий, резной потолок опочивальни, и, приоткрыв ставни, выпустила муху в кремлевский двор.

До нее донеслись пьяные крики и звуки музыки из нижних палат. «Семь десятков музыкантов одних, — вспомнила Марина, взяв золотой, с каменьями гребень, расчесывая длинные, спутанные, падавшие ниже обнаженных бедер, черные волосы.

— А еще сани с серебряной упряжью, карета такая же, и шкатулка с драгоценностями. Ну ладно, — она, сморщив нос, презрительно обернулась к спящему мужу. «Три дня ему жить осталось, как говорят, а там — я царицей стану. Обвенчаюсь с Теодором и будем править.

Дмитрий потер глаза и, зевнув, сказал: «Я пойду на пир, дорогая». Он сладко потянулся, и, наклонив голову, посмотрев на стройные ноги жены, — встал с постели. Марина почувствовала, как мех падает с ее плеч. Дмитрий огляделся, и, пригнув ее голову к изукрашенному резьбой из рыбьего зуба, деревянному сундуку, шепнул: «Ноги разведи».

Марина глядела на ковер, что свешивался со стены, вдыхая запах пыли, чувствуя руки мужа на острых, маленьких сосках. В конце он наклонился, и, укусив ее за плечо, — больно, — рассмеявшись, сказал: «Одевайся, тебя ждут подданные, дорогая моя государыня».

Когда за ним захлопнулась дверь, девушка прошла в нужной чулан, и, подмывшись из серебряного кувшина, зло сказала: «Подданные! Вон, подметные листки по всему городу разбросаны, уж открыто говорят, что Шуйский с боярами в набат ударят, а этот все французское вино пьет, и наемникам золото обещает».

— Так у него и золота нет, — раздался ленивый голос с порога.

Марина застыла с кувшином в руках. Высокий, чернобородый мужчина усмехнулся, и, за руку притянул к себе обнаженную девушку.

— Государыня, — почти ласково сказал Болотников, опуская вниз длинные пальцы, — давно не виделись. Как ваше девство поживает, в Самборе-то вы его хранили, как помню.

Марина еле слышно застонала, обняв его, и ответила: «Я ведь замужем, пан Иван, повенчана уже».

— Слышал, — протянул Болотников, не оставляя своего занятия. «Так как, пани Марина, вы на спину хотите лечь, али на четвереньки вас поставить? Я же вам обещал, что встретимся, так я свои обещания — держу».

— Как вам угодно, пан Иван, — выдохнула девушка, опускаясь на колени. Она на мгновение вспомнила грязную, подвальную комнату в Самборе, и, задрожав, открыла рот.

— Хорошо, — Болотников намотал на руку ее растрепавшиеся волосы. «Хорошо, пани Марина, не забыли, вижу, что мне нравится. А пана я Теодора нашел, — он улыбнулся, и, подавшись вперед, с удовольствием услышал, как закашляла девушка.

— Где? — только и спросила она, отстранившись.

— Потом расскажу, — пообещал Болотников, притягивая ее к себе.

Она металась, царапая его спину, закусив губы, а потом, когда он перевернул ее и прижал к постели — грязно выругалась по-польски, и приказала: «Еще, еще!». Болотников шепнул в нежное ухо: «Сейчас будет больно, пани Марина, ну да вам сие нравится, как я вижу». Она зарыдала, выгнувшись, притянув к себе кружевную подушку, и шепотом крикнула: «Да! Да!».

Потом он грубо вытер шелковым ручником у нее между ног и рассмеялся:

— Горячая вы баба, государыня, повезет пану Теодору. Через три дня он тут будет, вместе с Шуйским, мужа вашего убивать. Знаете, небось, на рассвете в субботу в набат зазвонят. Так что ждите, явится сюда, — Болотников провел губами по ее соскам, и, вдохнув запах мускуса, подумал:

— И, где пани Эльжбета, я тоже знаю, проследил за тем гонцом, что грамотцу к ней вез.

Ничего, недолго осталось, потерплю. А все почему — потому что сынка его, Петра этого, я еще в Самборе запомнил. Он-то меня к отцу и привел, на Чертольскую улицу, как я его в Китай-городе увидел, с другими мальчишками.

— А вы не будете моего мужа защищать, пан Иван? — томно спросила Марина, взяв его руку, поведя вниз.

Мужчина расхохотался. «У меня пять тысяч людей с оружием в селе Коломенском стоят, пани Марина. Коли я захочу, от Шуйского, с его заговорщиками, одни кишки останутся.

Только вот я не хочу, — он резко рванул ее к себе и добавил: «Давай, сучка».

Марина раздвинула ноги, и, еще успела спросить: «А чего вы хотите, пан Иван?»