Сергей Городников - Тень Тибета

– Я люблю его!

Эти слова были для Удачи, который ещё живо помнил её ласки, как ушат холодной воды на голову. Он пронзил взглядом прекрасное в страстном порыве девичье лицо, выискивая хоть слабый огонёк надежды.

– Дэви?! – умоляя попросил он о сочувствии.

– Я люблю его! – повторила она властно.

Она смотрела на него холодно и надменно. С диким рыком он переломил шпагу о колено, отшвырнул стальные обломки. Взлетел на коня и в помутнении рассудка безжалостно стегнул плетью по крупу. Конь взвился на месте, с задних ног прыгнул грудью на заросли.

– Удача?! – рванулся к нему француз.

Но девушка удержала любовника за руку.

– Оставь его.

Он не жалел коня, ветви нещадно хлестали и царапали их обоих. Наконец оба вырвались на дорогу. Справа отряд преследователей конным шагом возвращался в город, бывшие впереди высвечивали огнём факелов придорожную пыль, выискивая следы беглецов. Они напоминали потерявших дичь гончих собак.

– Держи! Смерть! Смерть чужеземцу! – вмиг завизжали фанатики, и устремились к нему стаей голодных стервятников.

Он заставил дрожащего от возбуждения жеребца стоять как вкопанного. Лишь под самым носом у передних всадников позволил ему стремглав кинуться прочь. Конец сабли с резким свистом распорол на его спине рубашку, зацепил заднюю луку седла, лязгнув по серебряному украшению, но степным наездником он быстро оторвался от них, оставил в дураках. Остановившись и подпустив их поближе, он снова в последнее мгновение ускользнул от сабель, от яростных проклятий, которые они только и могли послать ему вдогонку. Подавляя терзания сердца опасной игрой со смертью, он раз за разом подпускал злобных преследователей и ускользал от них, пока далеко впереди не показался бурлящий мятежными страстями, разбуженный им город.

Стрельба и крики доносились в основном от старого города, там виднелись жадные языки пламени многих пожаров. Мятеж, как будто, удалось сдержать на границе европейской колонии, на улицах колонии часто перекликались усиленные патрули солдат и кавалеристов. Но в садах тревожно кричали павлины, и Сюзана тихо вскрикнула, в лёгкой белоснежной ночной рубашке вскочила с постели. В приоткрытом окне её спальни на шёлковые занавеси упала тень ловкого, как обезьяна, мужчины. Молодой мужчина отстранил занавеси и бесшумно спрыгнул на пол. Узнав его, она проглотила готовый вырваться крик тревоги, закрыла рот ладонью.

– Но муж?! Охрана?! – приходя в себя, шёпотом воскликнула она.

– Они там.

Удача отмахнулся рукой куда-то за окно. Он босиком приблизился к женщине, замер перед нею.

– Она меня не любит, – внезапно, с надрывом в голосе разорвал он паутину неловкого молчания.

Слёзы едва сдерживались у подёрнутых влажным блеском глаз, он безвольно опустился на пол, ткнулся женщине лицом в живот.

– О-о, бедняжка, – с искренней жалостью вырвалось у Сюзаны.

– Она меня не любит, Сюзан. Сюзан...

В необоримой потребности в женской нежности и ласке, он приник губами к её мягкому и упругому запястью, к её руке. Вставая, жарко обнял, целуя в грудь, шею.

– Бедняжка, – прерываемым на выдохе голосом, вымолвила она. – О-о!...

Ноги её стали ватными, непослушными. Он неистово подхватил её на руки и опустил в широкую постель...

Ночь проходила, отступала. Восток начинал сереть, там прорывалось зарево, обещая вскоре появление оранжевого края светила. Рассветало. Шум в старом городе выдыхался, устало стихал. Однако мимо оград садов и парков европейской колонии продолжали нести бдительную охрану отряды самых опытных кавалеристов. Вооружённые всем необходимым при чрезвычайных обстоятельствах оружием, они по пять-шесть человек проезжали мерным лошадиным шагом по улицам, больше молчали, но иногда обменивались краткими соображениями о причинах ночного происшествия, о его следствиях. Пищи для домыслов и предположений было много.

Сюзана невольно прислушивалась к звукам вне дома. Молодой человек в истомлённом беспамятстве лежал рядом, уткнулся лицом в подушку, головой у её груди. Она сосредоточенно размышляла, гладила и перебирала свои густые волосы. Приподнявшись на локте, вслушалась в шуршание песка на дорожке под сапогами недовольных чем-то мужчин. Поступь у них была уверенная, военная, и они приближались к особняку.

– Убиты собаки, – навстречу им сообщил обеспокоенный голос пожилого итальянца садовника.

Она тронула плечо Удачи, разбудила его. Не делая попыток раскрыть веки, он стал губами прикасаться к её груди, но она отстранилась, пальцами встряхнула его за подбородок.

– Это я, – тихо сказала она. – Тебе надо бежать.

– Куда? – пробубнил Удача, ещё не в силах перебороть сон и вспомнить, где находится.

– Подальше от этих мест. Пока тебя ищут наугад. Не знают, что ты в городе, – продолжила она рассудительно. – Если узнают, обязательно схватят. Мне больно будет знать, что это из-за меня. Тебя отдадут на растерзание, лишь бы помириться с брахманами.

В холле послышалась обеспокоенная возня, как если бы там распахивали двери, а помещения одно за другим проверялись. Вызываемый этим шум нарастал и приближался к спальне. Удача тряхнул головой, вмиг очнулся от забытья. Но женщина прижала указательный палец к губам, удержала его от намерения дотянуться до висящих на стене пистолетов. В двери спальни постучали. Затем постучали настойчивее.

– Сюзан, открой! – раздался встревоженный голос полковника. – Сюзан?!

И по двери забарабанили кулаком.

– Что, дорогой? – ответила она сонно и недовольно. – Я всю ночь не спала и только заснула. У меня очень болит голова.

– Мне хотелось бы проверить, на месте ли мои драгоценности, – примирительно ни то сказал, ни то попросил её муж.

– Ах, оставь до утра, – капризно раздражаясь, возразила она. – Что с ними могло случиться?

Полковник не находил иных убедительных доводов, постоял и наконец проворчал недовольно:

– Творится, чёрте что!

В досаде он задел и опрокинул, разбил вазу. Под хруст осколков под сапогами с проклятиями удалился к следующей двери.

– Но как же, как ты днём покинешь этот дом? – вдруг сообразила женщина. Она подумала, склонилась над лицом молодого человека и, отдаваясь нежной чувственности, решилась. – Придётся задержать тебя до следующей ночи.

Пустыня, которая отделяла плодородные равнины Северной Индии от южных предгорий Гималаев, на дни и дни пути заставляла позабыть, что такое вода, была намертво выжжена солнцем, казалась преддверием Ада. Ни следов зверя в раскалённых песках, ни точек птиц над ними не виделось на все четыре стороны. Только грязный и исхудалый всадник в истрёпанных лохмотьях и его измученный конь брели по ней, брели в этом пекле бесцельно, словно давно уже сбились с пути. По тусклым глазам всадника можно было решить, что он погрузился в безумие или представлял некую древнюю секту, приверженцы которой добровольно приносят себя в жертву своему богу именно таким образом: без емкости с водой отправляются под испепеляющий Огонь этого бога – Великого и Беспощадного Светила.