Сергей Городников - Тень Тибета

– Привык здесь. Обжился, – забормотал он. – Стар я уже менять жизнь. Не поеду. Никуда не поеду. Прости.

В помещении повисло тяжёлое молчание. Удача мрачнел.

– Я не могу оставить тебя, – произнёс он наконец глухо и серьёзно. – И не могу не подчиниться.

– Прости, – утирая слёзы рукавом халата, повторил его названный отец.

На другой день подул тёплый ветер. Он освободил небесную синь от облаков, и выветрил с земли дождевую влагу. Одноногий нанял повозку, в которую запрягли двух взрослых буйволов, и с обоими подмастерьями отправился на пригородные каменоломни.

Эти каменоломни разрабатывались давно, ещё с того незапамятного времени, когда начиналось строительство дворца Потала. Самая короткая дорога к ним пролегала по высохшему руслу речки через узкое ущелье с довольно крутыми склонами. Южный склон наверху имел уступ, и на уступ с высокой скалистой горы за многие годы нападали камни самых разных размеров. Они громоздились беспорядочными кучами, и несколько крупных валунов зависали у края ущелья. Но срывались такие валуны редко, когда таял снег или проходили ураганные ливни. Так что дорогой продолжали пользоваться, чаще тогда, когда надо было поберечь силы тягловых животных.

На каменоломнях Одноногого ждали. Для него приготовили на выбор ряд светлых прямоугольных глыб. Однако ему нужна была только одна, для заказанной богатым монастырём возле Лхасы небольшой статуи бодхисатвы Майдари, грядущего Будды, который поведёт священную войну против всех своих врагов, еретиков и безбожников. Выбирал он придирчиво, наконец отобрал подходящую по размерам и цвету.

– Вот эту возьму, – указал он надзирателю.

– Эй! – грузный надзиратель с плоским, некогда разбитым сильным ударом носом на скуластом лице монгола грубым окриком и взмахом плетью подозвал пленных рабов и наказанных за тяжёлые преступления тибетцев. – Грузите!

Пока они под доглядом надзирателя и подмастерьев загружали глыбу в телегу, мастер ощупывал и обстукивал другие, приготовленные другому заказчику. Прислушиваясь к отзвукам, он бормотал для себя:

– Этот не важный... Плохой... Вот из этого получилось бы...

Потом с сожалением отмахнулся от них рукой, отошёл обратно к повозке.

На обратном пути нагруженная повозка благодаря хорошо смазанным жиром колёсам без особого труда преодолела расстояние до ущелья и покатила по дну сменившей русло ледниковой речки, приближаясь к участку с крутым южным скатом. У его основания начинался пологий подъём, и только в этом месте колёса жалобно заскрипели. Подмастерья нахлёстывали тугие бока хорошо накормленных буйволов, и буйволы почти не сбавили шага, так что Одноногий продолжал сидеть на повозке возле глыбы, рассеяно глядел назад. Он впервые подумал о том, в какое непростое положение попал Удача и он сам, и пытался мысленными оправданиями обмануть угрызения совести и беспокойство. Тревожный хруст на краю уступа заставил подмастерьев глянуть вверх. Большой валун, углы и грани которого давно сгладили ветер и непогода, неожиданно потерял равновесие, тяжело опрокинулся на скат.

– Спасайся! – истошно завопил подмастерье тибетец и первым бросился прочь от повозки.

За ним кинулся его товарищ. Одноногий на мгновение растерялся, затем неудачно спрыгнул на землю, споткнулся о колдобину и упал. Валун набирал скорость, подпрыгивал на выступах и срывал лавину камней поменьше – она с грохотом устремлялась по склону прямо к быкам и телеге. Одноногий в ужасе попытался живо подняться на четвереньки и упал опять. Бежать было поздно, и он с вытаращенными от страха глазами полез под дно повозки, которую дёргали вперёд отчаянно ревущие буйволы. Лавина камней обрушилась на телегу с грохотом, который заглушил треск дерева, раздавила, смяла телегу, опрокинула одного из быков. Второй рванулся, обломал разбитые оглобли и ринулся в сторону, чудом отделавшись только несколькими ударами падающих каменных осколков.

Через минуту, когда стук катящихся в беспорядке камней затих, то, что осталось от телеги, лишь вырванным с оси колесом жалко торчало из-под обвала, который почти по всей ширине завалил дно пересохшего русла.

Дневное солнце поглотило большинство теней, будто насытилось ими, и неприступные вершины Крыши Мира засверкали в хрустально прозрачном воздухе, вытягиваясь к бесконечной сини Неба белоснежными пиками. Что им было за дело до страстей и преступлений тех, чья жизнь лишь ничтожное мгновение? И не всё ли им равно, когда и как эти мгновения прерываются?

Величавой и вечной была картина гор повсюду, куда только не обращался взор человека. Удача смотрел на неё холодно. Равнодушная к нему, любующаяся одной собой красота больше не трогала его. Так ему казалось, и он замкнулся в раковине своих переживаний, ссутулился под их тяжестью, с ощущением, будто за последние сутки постарел на десятки лет.

Он опустил взор к серому камню, обращённому к нему гладкой стороной. Камень был установлен на свежем холмике поверх утоптанной земли. На шершавой гладкой поверхности, на которую он посмотрел, был выбит крест, с нижней косой перекладиной под ровно поперечной, в точном соответствии с заранее приготовленным рисунком Одноногого.

На пригорке окраины долины, куда доносилось невнятное ворчание небольшого водопада, были только они четверо. Тибетец подмастерье стоял рядом, а сзади не спускали глаз со спины Удачи оба сопровождающие его с раннего утра ойрата, верные подельники Джучи. Кроме них, ни одного человека, ни одного животного не было видно в окрестностях, а из птиц лишь одинокий коршун точкой парил над долиной. Трудно было представить место, более удачное для погребения бренного тела, которое закончило свой земной путь, высвободив душу к новому перерождению, к новому странствию и к новой, быть может, тоже преждевременной смерти её очередной телесной оболочки. Законы сансары неумолимы и неподвластны человеку.

Случайной была эта смерть или нет, она вызывала подозрение у Удачи своей своевременностью. Больше ничто не удерживало его на Тибете, ничто не могло оправдать отказ от выполнения распоряжения Далай-ламы отправиться на службу к другому Правителю. Он сам ездил разбирать завал камней, вынимал останки приёмного отца и видел, что на уступ южного склона ущелья можно было забраться с другой стороны горы и незамеченным снизу подтолкнуть валун на скат. Прошедшие несколько суток после гибели Одноногого были наполнены заботами, которые навалились на него, как единственного родственника, и он не имел времени и не хотел подумать об этом. Как бы там ни было, а Одноногого не вернуть. И только перед его могилой, которую он, очевидно, видел первый и последний раз, нахлынуло ощущение несправедливости и чувства вины, успокоить которые могла лишь месть.