Сергей Шведов - Поверженный Рим

– Ты уверен, патрикий, что мы не угодим в засаду? – спросил задумавшегося префекта воевода Бастый.

– Уверен, – усмехнулся Руфин. – Вряд ли окружение юного Аркадия рискнет бросить открытый вызов префекту Запада Стилихону и римскому сенату, утвердившему мое назначение.

Воевода Бастый был человеком умным, опытным и осторожным. К сожалению, эти похвальные качества не помогли ему добиться расположения князя Гвидона, твердой рукой управлявшего теперь уже не только франками, но и галлами. А открыто бросать вызов любимцу богов Бастый не решился. С его стороны это было бы безумием. Бастого прокляли бы жрецы и никогда не простили соплеменники, видевшие именно в князе Гвидоне земное воплощение бога Велеса. И божественный Гвидон пока оправдывал надежды, возлагавшиеся на него. Франки, загнанные императором Валентинианом в верховья Рейна на болотистые и неплодородные земли, ныне не только вернули свое, но и отхватили изрядный кус чужого, сев на голову покладистым галлам. И воеводе Бастому не осталось ничего другого, как искать счастья на чужой стороне. Именно поэтому воевода принял предложение Руфина, хотя и понимал, что ему непросто будет прижиться в таком городе, как Константинополь. Тем не менее он взял с собой не только сыновей, но и дочь, на редкость красивую и умную девушку. Патрикий Руфин пообещал найти ей богатого и знатного жениха, чем вызвал слабую улыбку на полных губах красавицы и смущенные смешки ее служанок.

До Константинополя добирались несколько дней, так что у Руфина было время подумать и наметить план действий.

– Как ты думаешь, воевода, годится твоя Володрада в императрицы? – спросил у загрустившего Бастого патрикий.

– Шутишь?

– Нет, – серьезно отозвался Руфин. – Это сразу же придаст вес и тебе, и твоим франкам в Константинополе. А мне очень скоро понадобятся сильные люди в сердце империи.

Квестор Саллюстий очень хорошо понимал всю шаткость своего положения в ситуации, сложившейся в Константинополе после смерти божественного Феодосия. И хотя Саллюстий, человек сугубо гражданский, не нес ответственности ни за поражение магистра Лупициана, ни за решение римского сената, все шишки повалились именно на него. Ибо Саллюстий был едва ли не единственным чиновником, у которого хватило мужества явиться во дворец императора с далеко не радостными для Аркадия вестями. Впрочем, божественный Аркадий знал о смерти своего отца и уже успел его оплакать. А что касается патрикия Руфина, то весть о его назначении префектом претория не вызвала у Аркадия никаких эмоций. Раз отец хотел видеть на столь высоком посту именно этого человека, значит, так тому и быть. Слова простодушного Аркадия, произнесенные вслух и при большом стечении народа, вызвали шок у его ближайших советников, евнуха Евтропия и комита финансов Петра. И хотя люди вокруг были свои, свитские, конфуз получился изрядный. А ведь еще вчера высокородный Евтропий, опекавший императора едва ли не с пеленок, битый час объяснял Аркадию, кто такой патрикий Руфин и почему так важно сразу же, с порога, указать этому человеку на то, сколь наглыми и необоснованными являются его притязания на управление делами империи. Но божественный Аркадий то ли перепутал Руфина со Стилихоном, то ли вовсе пропустил слова Евтропия мимо ушей. Аркадий был человеком добрым и даже не глупым, но уж очень рассеянным. Мысли его порой витали так далеко, что от окружающих требовались немалые усилия, дабы вернуть императора, впавшего в мечтательное состояние, к земным заботам.

– Но мы же не собираемся оспаривать решение римского сената? – обиженно надул толстые губы Аркадий, явно недовольный стараниями Евтропия смягчить высказанную им мысль.

Ответом Аркадию было молчание. Божественный Феодосий, к слову, на римский сенат не обращал никакого внимания и правил империей по собственному разумению. В Константинополе уже забыли, что такое сенат и как следует относиться к его решениям. И вот теперь божественный Аркадий не просто вспомнил об этой римской причуде, но и собрался поддержать решение сенаторов, впавших, по слухам, в маразм. Слов нет, божественный Аркадий сейчас не располагает достаточной военной силой, чтобы выставить за порог наглого пришельца Руфина, но это вовсе не означает, что он должен признавать его назначение законным. В ближайшем окружении Аркадия собирались потянуть время. То есть не отвергать с порога претензии Руфина, дабы не ссориться сразу и с Римом, и с Медиоланом, и с варварами, а задушить патрикия в объятиях, не допуская к принятию важных решений.

– Я свое слово сказал, – нахмурился Аркадий. – И, значит, быть по сему.

Квестору Саллюстию пришлось выслушать немало злых слов и от магистра Евтропия, и от комита Петра. Особенно усердствовал Евтропий, толстый и необычайно хитрый евнух, успевший втереться в доверие не только к императору Аркадию, но и к епископу Нектарию. Неприязненное отношение евнуха к квестору не было тайной ни для самого Саллюстия, ни для чиновников свиты, присутствовавших при разговоре. Саллюстий, поначалу растерявшийся от сыпавшихся на его голову обвинений, постепенно пришел в себя и даже огрызнулся в сторону обнаглевшего Евтропия.

– Тебе, сиятельный магистр, следовало бы давно объяснить Аркадию, кто такой патрикий Руфин, а не перекладывать эту ношу на человека, только вчера вернувшегося в Константинополь.

Квестора Саллюстия неожиданно поддержал епископ Нектарий, в доме которого и происходил этот неприятный для многих разговор. Высшие чины империи собрались для того, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию и найти управу на человека, способного ввести в смущение умы, и без того не твердые в христианской вере. И Нектарий полагал, что все без исключения христиане должны сплотиться перед грядущей опасностью возрождения язычества. Епископ Нектарий, не в обиду ему будет сказано, порой бывал наивен как младенец. Ему в голову не приходило, что кроме вопросов веры существует еще масса других, тоже далеко не второстепенных. Ну, не могли квестор Саллюстий и магистр Евтропий броситься в объятия друг друга, даже если об этом их попросил бы глас свыше. А у комита финансов Петра были свои обоснованные претензии к магистру Лупициану, который до сих пор не отчитался за деньги, выделенные ему на создание новых легионов.

– Нет уже тех легионов, – взъярился старый магистр, которому надоели придирки желчного финансиста. – В Константинополь возвращаются жалкие остатки. Через месяц-другой я их тебе покажу, высокородный Петр.

– Сделай милость, сиятельный магистр, – елейным голосом пропел евнух Евтропий, занимавший должность магистра двора. – Божественный Аркадий любит наблюдать за марширующими колонными.