Бернард Корнуолл - Рота стрелка Шарпа

Шарп посмотрел в окошко задней двери, залитое потёками дождя:

— Не самая подходящая погода для сапёра.

Майор сморщился:

— Дождь не может идти вечно.

Шарп лукаво ухмыльнулся:

— Говорите, как Ной!

Ирландец хохотнул:

— А что, героический старик! Поди, погреби слоновье дерьмо сорок дней подряд!

Дерьмо-не дерьмо, но грязь-то погрести армии придётся, прогрызая себе в земле путь к Бадахосу. По-видимому, при мысли о крепости выражение лица у Шарпа изменилось, и майор это заметил:

— Неприятности?

Шарп покачал головой, но Хоган и сам сообразил:

— Из-за той газетёнки? Не расстраивайтесь, Ричард. Они просто не могут поступить так с вами.

— Вы поставили бы на это хоть одну бутылку вина?

Хогану нечего было сказать. Главный Штаб всегда с готовностью продвигал любого ущербного или безумца, выпущенного из жёлтого дома (конечно, при условии, что у тех имелись связи и положение), но содействовать офицеру только потому, что он хорошо умеет делать своё дело?! Майор вновь поднял бокал:

— Чума на всех крючкотворов!

— Гори они в аду!

К их компании присоединился майор Форрест. Шарп вполуха слушал, как Хоган пересказывает ему новости, а из головы не выходила пресловутая газета. Каково ему будет снова влезть в шкуру лейтенанта? Отдавать честь Ноулзу, звать его «сэр». Кто-то посторонний возглавит роту Шарпа, вот уже два года ЕГО роту! Стрелок помнил этих парней беспомощными и перепуганными, только Господь ведал, каких усилий ему стоило превратить их в лучших солдат армии Веллингтона. Шарпу больно было даже думать о том, что он может потерять их, потерять Харпера? Господи Боже! Потерять Харпера!

— Господи Боже! — словно вторя терзаниям Шарпа, воскликнул майор Хоган. Глаза его выпучились в изумлении и восхищении, — Я сплю или ангел сошёл в наш грешный мир?

Шарп улыбался. Ангелом была Тереза, она спустилась вниз и направлялась к ним. Хоган повернулся к Форресту:

— Майор, это, вероятно, ваша дама? Только не говорите мне, что Шарпа, такое совершенно невозможно. Я хорошо отношусь к Ричарду, но он солдафон, ни черта не смыслящий в поэзии. Перед такой женщиной хочется распластаться ниц и читать наизусть сонеты или баллады, а наш Ричард в подобной ситуации может продекламировать разве что устав!

Форрест хохотал над ирландцем. Тем временем лейтенант Прайс в порыве чувств преградил Терезе путь. Опустившись на колени, он предложил ей, как залог своей бессмертной любви, большой стручок красного перца (за неимением розы). Другие молодые офицеры подбадривали его криками, уговаривали Терезу не пренебрегать перспективным юношей, но девушка прошла мимо Прайса, ограничившись воздушным поцелуем. Шарп раздувался от гордости. В снобистской гостиной, в театре, во дворце ли — Тереза неизменно оказалась бы в центре внимания, не говоря уже о задымленном постоялом дворе в Порталегри. Его женщина. Мать его ребёнка. Она приблизилась, и стрелок предложил ей стул. Шарп представил Терезе Хогана. Майор быстро затараторил по-испански, заставив девушку рассмеяться. Она бросала на Шарпа любящие взгляды из-под длинных ресниц, смеясь шуткам ирландца. Майор рассыпался перед ней мелким бесом, кокетничал, пил за её здоровье и, в конце концов, сказал Шарпу:

— Вы — счастливчик, Ричард!

— Согласен с вами, сэр.

Лейтенант Прайс постоял на коленях, встал, уныло отбросил перец. Задержавшись на пороге, он вдруг повернулся к залу и крикнул что было сил:

— Куда мы, парни?

В ответ грохнуло:

— В Ба-да-хос!

— На месте стой! — ботинки грохнули о дорогу.

— На месте стой, глухие бездельники, кому сказано! — сержант хихикнул, ощерив зубы. — Гаттеридж, если у тебя зачесалась задница, то я почешу её штыком!

Он повернулся к юному офицеру и безукоризненно отдал честь:

— Сэр!

Прапорщик вернул приветствие:

— Спасибо, сержант!

— Не благодарите меня, сэр! Это моя работа, сэр!

Сержант снова захихикал. Его бегающие по сторонам глазки были пронзительно-голубыми. «Как у ребёнка,» — машинально отметил прапорщик. Всё остальное: кожа, зубы, даже волосы — отдавало какой-то нездоровой желтизной. Сержант уставился на офицера:

— Вы пойдёте искать капитана, сэр? Доложите о нашем прибытии, сэр?

— Конечно.

— Передайте ему мои лучшие пожелания, сэр. Самые лучшие.

Хихиканье сержанта перешло в кашель, и его голова задёргалась на тощей шее, изуродованной жутким шрамом.

Прапорщик направился ко двору, на воротах которого виднелась метка «ЮЭ/ЛР». Он рад был избавиться от сержанта, чьё присутствие отравляло ему долгий путь из учебки Южно-Эссекского в Испанию. Сержант не был сумасшедшим в общепринятом смысле этого слова, но где-то в глубине чистых, как небо, глаз тлела едва заметная искорка безумия, готового выплеснуться в любой момент. Юного офицера пугал сержант.

Солдаты, которых он встретил во дворе, разительно отличались от тех, что он привык видеть в Англии. Даже сейчас, зимой, их кожа была загорелой дочерна. Их униформа истрепалась и выцвела, в ней преобладал не красный, а коричневый цвет — цвет многочисленных заплат из грубой дерюги, однако оружие было вычищено и снаряжено. Под насмешливыми взорами этих ветеранов молодой человек почувствовал себя неуютно в новёхоньком ярком мундире. Прапорщик — низшее офицерское звание, и Уильям Мэттьюз, шестнадцати лет от роду, только-только начавший бриться, поймал себя на мысли, что побаивается людей, которыми ему придётся командовать.

Солдат в зелёной куртке стрелка качал ручку водяной колонки. Под струёй, фыркая и отплёвываясь, умывался голый по пояс человек. Когда он выпрямился, Мэттьюз увидел на его спине тонкую сетку рубцов, какие остаются после порки. Юноша отвёл взгляд. Отец остерегал его, что армия — прибежище подонков общества, отбросов, и только что он получил этому подтверждение. Реакция Мэттьюза явно позабавила качавшего воду стрелка, и тот скалился. К несказанному облегчению молодого прапорщика, в этот момент из дома вышел незнакомый лейтенант, и Мэттьюз бросился к нему с рапортом:

— Прапорщик Мэттьюз, сэр! Привёл пополнение.

Мгновение лейтенант фокусировал на собеседнике взгляд, затем резко отвернулся, и его тело сотрясла рвота:

— О, Боже!

Блевал лейтенант долго и со вкусом. Наконец, он вытер рот и повернулся к прапорщику:

— Приношу свои искренние извинения. Проклятые португальцы пихают чеснок во всё, что съедобно. Я — Гарольд Прайс.

Прайс снял головной убор и потёр затылок:

— Напомните, как вас зовут. Я прошу прощения.

— Мэттьюз, сэр!

— Мэттьюз, Мэттьюз… — лейтенант несколько раз повторил фамилию, но тут его желудок опять взбунтовался, и Прайсу стоило немалых усилий подавить спазм: