Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Он прошел вслед за угольщиками и позвал:

— Аюб! Иди сюда. — Он дождался, когда угольщик нехотя вернулся. Сделав несколько шагов, Аюб остановился и, опустив голову, из-под кустистых бровей недоверчиво смотрел на курба­ши. — Подойди!

— Ладно и так.

И снова Кумырбеку послышалось ворчание рассерженного зверя. Руки Аюба Тилла дергало, черные пальцы теребили кончик бельбага, который туго стягивал его стан. «Не стоило npвязываться», — подумал Кумырбек и примирительно сказал:

— Вечером сделаю той!

Аюб Тилла вопросительно посмотрел на курбаши.

— Прикажи зарезать барана. Хорошо! Сиддык пусть зарежет! Дастархан сделаем, пищу надо сготовить. Прикажи. Опять же плов.

— Риса нет.

— Пошли за рисом вниз в кишлак.

— За рис платить? Или так брать?

— Платить. За все платить. Сейчас иначе нельзя. Нельзя, что­бы про аскеров исламской армии подумали что. Кого пошлешь?

— Джаббара-Быка.

— Хорошо! Возьмет двух аскеров. Посмотрят: в кишлаке есть магазин советского кооператива,— проклятие их отцу! Хорошо! Джаббар возьмет московских конфет. Если есть рис, возьмут рис. Там платить не надо. Государственное, большевистское... Джаббар объявит в кишлаке: мусульмане, забирайте в кооперативе все, что есть. Все ваше, мусульманское! Забирайте! Кумырбек, датхо армии ислама его высокопревосходительства главнокомандующего Ибрагимбека, по повелению эмира Сеида Алимхана разрешил все брать бесплатно. А нам, аскерам Кумырбека, ничего, кроме риса и конфет московских, не надо. Чтобы ничего больше Джаббар-Бык не брал! Хорошо!

— Конфеты? Хм, конфет захотелось.

— Ей. — Кумырбек показал бородой в сторону лачуги.

— А-а! — оживился Аюб Тнлла. Лицо его смягчилось, даже что-то вроде улыбки покривило под усами губы.

— Ей. К свадьбе, — в свою очередь расплылся в улыбке Ку­мырбек.

— К какой свадьбе? — встревожился Аюб Тилла. Глаза его снова метнулись в кусты бровей.

— Хорошо! Сегодня той — угощение по поводу свадьбы! — засопел Кумырбек.— Беру девочку за себя, женой беру! Хорошо. Ехать ей одной не годится. Через горы, через Сангардак по диким местам поеду. Народ в горах Гиссара дикий, нехороший. Беда подстерегает. Испортят девку, а мы отвечай. Что скажем эмиру?

— Но почему свадьба? Вы сами говорили — Моника-ой шах­ской крови, а вы тянете руку к ней. Кто вы? Кто может выдать принцессу замуж? Один царь может. А вы? Незаконно! Неподо­бающе! — Аюб Тилла даже лоб потер изо всех сил ладонью, пы­таясь прояснить мысли. Он бормотал что-то невнятное: — Душа свободного мужа презирает пользоваться вьючным животным на­силия. Отвратительна вода мутного источника.

Кожа на лбу Кумырбека съежилась гармошкой. Конечно, курбаши пренебрегал темными словами Аюба Тилла. Одно он видел — его подчиненный, его слуга смеет перечить.

— Эмир далеко, эмир в своем дворне в Кала-и-Фатту. Девчон­ка здесь. Вокруг жеребцы стоялые. Кто сохранит ее невинность и честь? Я—датхо Кумырбек — сохраню. Женюсь на ней — и все тут. Хорошо!

Аюб Тилла топтался на месте и заговорил, лишь когда Кумырбек нетерпеливо повторил приказ:

— Или! Готовь свадебный той — угощение. Хорошо!

— Не согласны!

Стегая камчой по голенищам мягких своих сапог, Кумырбек надвигался на Аюба Тилла. Они почти уперлись грудью друг в дру­га. Все знали: Кумырбек в гневе опасен. Но Аюб Тилла не отступал. Он глыбой врос в землю. Угольщики смотрели издали и вы­жидали.

Рука Кумырбека, с зажатой в кулаке камчой, взвилась вверх.

С ревом Аюб Тилла вцепился в нее и остановил. С минуту они, кряхтя и рыча, боролись. Наконец Кумырбек отшвырнул Аюба Тилла и прохрипел:

— Ослушание! Хорошо! Но не ударил. Не посмел.

Тяжело дыша, Аюб Тилла выкрикивал:

— Я тебе не сын! Сына можешь бить! Я тебе не раб! Отец мой от тебя не получал и в яму не зарывал. Мне в наследство дол­гов не оставил! Себя по шее бей, если хочешь!

Глаза Аюба налились кровью. У Кумырбека кровь тоже, ка­залось, вот-вот засочится из глаз, так они выпучились и побагро­вели, но он отступил на шаг и через плечо крикнул:

— Эй, Юнус-кары, иди сюда.

— Иду, бегу, — откликнулся откуда-то из-за камней юноша и, весь дрожа, мелко семеня ногами, приплелся на полянку.

— Мы крупинка, что не идет в счет. Что вы нам, мой бек, изволите приказать?

— Фатиху умеешь читать? — все больше свирепея, спросил Кумырбек. — Фатиху прочитаешь на свадьбе, на моей свадьбе! Понял, книжный червь? Иди! Проваливай покуда!

Аюб Тилла так и не стронулся с места. Кумырбек искоса гля­нул на угольщика, и тогда тот твердо сказал:

— Свадьбе не бывать. Тою и угощению свадебному не бывать. Джаббар-Бык не поедет за рисом.

— Свадьбе не быть. Не нужно свадьбы, — робко протянул Юнус-кары в смертельном страхе. Его до смешного белое лицо, если сравнивать с черными лицами Кумырбека и Аюба Тилла вдруг порозовело. — И фатихе не бывать.

Лесорубы-угольщики негодовали. Девушка Моника-ой не принадлежала к их чуянтепинскому роду-племени. Она пришлая. Она из Бухары. Чуянтепинцы не знали ни ее мать, ни отца. По смут­ным слухам, она родилась в бухарском дворце. Говорят даже, что отцом ей приходится сам эмир.

Но девушка выросла в их кишлаке. Монику-ой вырастила семья чуянтепинского лесоруба-углежога Аюба Тилла Ходжа Колды Задэ. Девушку все углежоги почитали родной дочерью. Ее нежная красота, необыкновенные, отливающие золотом волосы, розово-белое лицо порождали сопоставления с волшебными обра­зами старинных сказок, героини которых наделялись неизменно Зо­лотыми косами и небесными глазами.

Угольщики любили Монику-ой. Суровые, дикие, они с нена­вистью поглядывали на Кумырбека. Никто еще не решался, кроме Аюба, громко сказать «нет!». Но про себя многие твердили: «На­силие!», «Насилие!»

Юнус-кары побледнел и как-то посерел. Он смотрел на черного, волосатого, всего в рытвинах морщин Кумырбека и бормотал:

— Где ослу знать цену сладости.

Кары Юнус яростно, всем существом завидовал Кумырбеку. Больше того, с минуты, когда сегодня девушка появилась в дверях хижины углежогов и подставила солнцу и ветру горных вершин нежное, изнуренное долгим заключением, но такое неземное, пре­красное лицо, кары Юнус почувствовал боль в сердце. Он вдруг вытянул из ножен уратюбинскон стали нож и попробовал его пальцем. Но, подняв глаза, он встретил пристальный, остановив­шийся взгляд Кумырбека, засуетился, закашлялся и сунул нож обратно. Руки у Юнуса-кары прыгали. Да, увидев тигра, шакал разрисовывает себя полосками. Юноша, обратив лицо к далекой розовой горе, простонал:

— Не человек, выкидыш!

— Куда конь, туда и навозный жук! Хорошо! — заорал Кумыр­бек и... ударил Юнуса-кары. Его прорвало. Одним прыжком ов настиг Юнуса-кары и принялся с силой наносить удары камчой. Он бил яростно, неистово, топтал слетевшую с головы юноши бе­лую чалму.