Вальдемар Лысяк - Шахматист

Тяжелая легочная болезнь, скорее всего, туберкулез, которую Пирх заметил у отца Стефана уже в 1826 году, заставила ксендза Блажевского под конец жизни отказаться от исполнения обязанностей священника. Освобожденный конгрегацией, он отдался научным трудам и перевел с латыни книгу Paedagogus Christiansus [305]. Умер он 2 марта 1849 года, а имя его еще долгое время вспоминали с глубочайшим уважением.

Хотя граф Эдвард Рачиньский в своих Воспоминаниях о Великопольске … [306], цитируя сообщение прусского офицера, которого заинтриговало лицо монаха, не сообщил, в каком году это происходило, во вступлении я написал, что это было в двадцатые годы XIX века. Особо уверен я в этом не был, но воспользовался логикой. Ведь в 30-е и 40-е годы лицо Блажевского было бы уже слишком постаревшим, чтобы вызывать связь с лицом Наполеона, который умер в возрасте 52 лет, в 1821 году. Только лишь из материалов монастырского архива я узнал, что работа Оттона Пирха, которой воспользовался Рачиньский, называлась Воспоминания о путешествии 1826 года . Таким образом, я получил очередное подтверждение.

Россиянин Ефим Черняк в своей посвященной поединкам разведок в мировой истории книге, называющейся Пять столетий тайной войны , написал:

«Когда Наполеон пал, и начался период бурбонской Реставрации, много шума наделала мистификация популярного французского писателя Шарля Нодье, в книге «История тайных обществ и военных заговоров с целью низвержения Бонапарте» (Париж, 1815 г.). Нодье публично заявил, что в армии Наполеона существовала сильная роялистская организация филадельфов, состоявшая из офицеров-героев, романтических рыцарей правого дела Бурбонов. Сообщение Нодье содержало всего одну, зато существенную, ошибку. Такой подпольной организации, которую изобразил автор, вообще не существовало. Истинными филадельфами была небольшая группа молодежи, к которой присоединилось несколько офицеров…»

Представленное выше заявление содержит всего одну, зато существенную, ошибку. Оно абсолютно неверное. В нем Черняк представил мнение, широко распространенное несколько десятков лет назад, но сегодня уже совершенно не актуальное.

В прошлом веке, как правило, Нодье верили и писали о филадельфах как о факте. Но как только появилось несколько трудов [307], доказывающих, что Нодье лжец, который по заказу двора состряпал мистификацию с целью подретушировать образ практически бездействовавших в наполеоновскую эпоху роялистов, в энциклопедиях появился уже новый тон: филадельфы были малозначительной организацией масонского [308]или реформаторского характера в духе наивного романтизма и не имели ничего общего с внутриармейским заговором против императора. Как раз это мнение и повторил Черняк, причем, в тот самый момент, когда серьезная историография признала его ошибочным. Просто-напросто, Черняк воспользовался устаревшими источниками [309].

То, что Нодье был в определенной степени лгуном и выдумщиком — сомнению не подлежит. Свою книгу он нафаршировал сведениями, преувеличивающими роль филадельфов, приписал им имена людей и события, с которыми те, скорее всего, не могли иметь ничего общего. Тем не менее, сейчас уже не подлежит никаким сомнениям, что филадельфы действовали внутри Великой Армии как грозная антинаполеоновская организация, а драматичный поединок между ней и французской контрразведкой завершился весьма кроваво. Это признали в качестве факта известнейшие французские историки во главе с такими мэтрами, как профессора Луи Маделин [310]или Жорж Лефевр [311], автор одной из лучших биографий Наполеона. Но, хотя они опирались на документальные источники [312]и мемуары [313], все равно не могли прояснить вопроса о возникновении и деятельности филадельфов. Они и до нашего времени в значительной степени остаются загадкой. Все те сведения, которые читатель найдет ниже, это, собственно, все (понятно, очень сокращенно), в чем можно быть уверенным на сто процентов; и этого очень и очень немного.

Истинный военный заговор под названием «Philadelphes» (Филадельфы) появился из объединения нескольких более ранних секретных организаций. Одной из них были «Олимпийцы» (Olimpiens). Им целую главу в своих мемуарах посвятил первый детектив в истории, бывший галерник, а затем — создатель французской уголовной полиции (Сюрте — Surete), Франсуа Эжен Видок [314]. Организация олимпийцев, состоявшая из офицеров (сначала только флота, но затем и армии), была образована в 1804 году в Булонь-сюр-Мер [315]по инициативе юного Кромбе де Намюра и провозглашала лозунги равенства, братства и ненависти к тирану. На то, какой тиран имелся в виду, указывал символ-герб олимпийцев. Это была появляющаяся из облаков рука, которая вздымала кинжал над бюстом Цезаря. В начале 1806 года в среду олимпийцев проникли идеи филадельфов.

Зарождение первых филадельфов произошло раньше, но здесь вопрос весьма запутан. Название было дано приятелем Робеспьера, Филиппом Буонаротти, демагогом и лжецом, который выдавал себя за потомка Микеланджело. В эпоху Революции он получил от Конвента гражданство Французской республики и звание правительственного комиссара. За злоупотребления на этом посту Буонаротти попал в тюрьму, где познакомился с якобинским террористом (и одновременно идеалистом), Франсуа Бабёфом, впоследствии — редактором газеты «Народный Трибун». За участие в заговоре Бабёфа, Директория приговорила итальянца к изгнанию. Тогда Буонаротти, якобы вдохновленный философией своего казненного приятеля [316], где любовь к народу смешивалась с ненавистью к классам собственников, начал создавать новые заговорщические организации, только нет никакой уверенности в том, имел ли он какое-либо отношение к появлению филадельфов.

Во времена Директории во Франции уже существовало несколько организаций (или региональных ячеек) филадельфов, в основном, во Франш-Конте и Бретани. В эпоху Консульства начались первые контакты филадельфов с олимпийцами. Очень скоро у полиции и разведки появились первые данные и более-менее верное понимание деятельности этих сообществ, были приняты и первые репрессивные меры [317]. Но император и правительство пренебрежительно относились к этим донесениям, считая филадельфов подобными самым разным анемичным группкам более или менее наивной оппозиции. До 1806 года такое отношение было оправданным, поскольку, как олимпийцы, так и филадельфы, пропитанные наивным идеализмом и масонством, никакой угрозы не представляли и поединка не стоили (рука с кинжалом у олимпийцев была всего лишь символом и ничем более). Но именно из-за такого пренебрежительного отношения был упущен момент их превращения в готовую идти на все подпольную организацию внутри Великой Армии.