Зигфрид Обермайер - Храм фараона

— Этим выбором ты обязан своей репутации отчаянного и хитроумного смельчака. В конце концов царь не может послать в Кефтиу слабака или глупца. Я это понимаю, хотя странно… Есть же и другие сыновья Благого Бога, которые словно созданы для подобного задания. Репутация принца Сети как способного военачальника широко известна. Принц Сетепенре считается храбрецом и человеком хитроумным, и я мог бы назвать еще некоторых. Может быть… Нет! Такого я не могу даже и подумать!

Незамун в притворном смущении отвернулся и замолчал. Теперь настала очередь Монту побудить жреца высказаться.

— Я умею молчать, Незамун. Мы, люди пустыни, не болтливы, потому что болтливый язык иногда может стоить жизни. Скажи, что ты знаешь, и я заключу это в своем сердце, как в гробнице.

— Гробницы вскрывают, ты знаешь об этом лучше всех.

Монту быстро кивнул.

— Это верно. Не самое удачное сравнение. Тогда я могу только попросить тебя довериться мне.

Незамун добродушно кивнул и выглядел при этом очень честным и порядочным.

— Это только мысль, вероятно, я неправ. Но я думаю, что Благой Бог, да будет он жив, здрав и могуч, для подобного, полного опасностей путешествия выбрал не тех сыновей, которых он особенно ценит и чья смерть его затронула бы. Тебя он едва знает, о твоей матери сохранил весьма смутные воспоминания, потому что она убежала. Тебя ему описали как безрассудно смелого человека, ну…

Монту слабо ухмыльнулся:

— Я тоже уже думал о чем-то подобном, но я не позволю пожертвовать собою ради этого безумного плана. Пусть посылает Сети. Того и так пора наказать. Каждый ребенок при дворе знает, что случилось в ту ночь. Любого другого бы за такое повесили.

— Ты совершенно прав, принц Монту. Но как ты хочешь воспротивиться приказу фараона?

— Я не буду противиться, не считай меня глупцом. Я буду высказывать сомнения, выдвигать условия, делать предложения… Они считают меня хитроумным, вот пускай и почувствуют это мое свойство.

Незамун опустошил свой бокал и облизал губы.

— Неплохое вино… Ты мне нравишься, Монту, и я понимаю твои сомнения. Можно ли дать тебе совет? Держись подальше от наследного принца, поддержки там ты не найдешь, напротив. Енаму нравилось бы больше всего, если бы он один-единственный носил урей. Есть еще и другие законные дети — сыновья моей госпожи, царской супруги Изис-Неферт. Она везде и повсюду вторая, и ей нелегко. Было бы неплохо немного усилить ее позиции как противовес, ты понимаешь. Изис-Неферт родила фараону трех сыновей, и голос ее обладает весом. Если ты присоединишься к ее двору, я это поддержу. Ты мог бы учить тринадцатилетнего принца Меренпту стрельбе из лука и верховой езде. В нем сложно возбудить восторг от подобных упражнений. Может быть, ты добьешься большего успеха.

— Если хочешь, я это сделаю. Но охотнее всего я отправился бы отсюда назад в пустыню, туда, где мое место.

Незамун с трудом поднялся и разгладил свой смявшийся передник.

— Ты не можешь сердить фараона. Терпением и хитростью ты добьешься большего.

Принц Рамозе, первенец Изис-Неферт, имевший должности военачальника, жреца, казначея и многие другие, инспектировал войска в пограничной крепости Питом. При этом ему показали новые длинные мечи, и он слегка поранил себе палец. Во время путешествия домой от раны пугающе раздулась кисть руки, а после этого и вся рука покраснела. В Пер-Рамзесе врачи пытались сделать все возможное, чтобы сдержать распространение заразы, но не помогали ни кровопускание, ни повязки, ни ванны, ни магические заклинания, ни ежедневные жертвы Сехмет. Принц становился все слабее, рука стала сине-красного цвета, и ею едва можно было шевелить.

Один из молодых врачей предложил тотчас отрезать руку, пока отравление не распространилось по всему телу. Пока он говорил об этом, больной начал бредить. Он горел от лихорадки и, крича, крутился в постели…

Вторая супруга долго не могла смириться со смертью сына. Ее пришлось силой оторвать от трупа, тогда она с криком и плачем побежала по дворцу, и все с дрожью прислушивались к ее резкому голосу. Она обвиняла Нефертари в колдовстве, и ее было не успокоить.

— Он погиб из-за этой ведьмы! Она ненавидит меня и моих детей! Она отравила его, бедного Рамозе, она чародейством отравила его кровь! Будь она проклята, тысячу раз проклята! Фараон должен ее наказать! Эта деревенщина сведет в могилу всех нас!

Только спустя несколько дней ее второму сыну Хамвезе удалось успокоить мать. Он знал о мстительности богини Сехмет и предполагал, что Рамозе каким-то образом оскорбил ее. Если бы он знал это до болезни, ему наверняка удалось бы смягчить богиню. Но, когда он прибыл из Мемфиса, Рамозе уже лежал при смерти.

Недавно вышедшая за него замуж единокровная сестра стала вдовой в пятнадцать лет, но она была молода, и жизнь лежала перед ней, так что боль ее была не очень глубокой. Фараон объявил траур на тридцать дней, и снова во дворец пришли «ставящие печать бога» и выполнили работу Анубиса.

Во время траура Монту взялся за принца Меренпту и попытался преподать ему уроки владения оружием в виде игры, сделав их привлекательными. Он рассказывал захватывающие истории о воинах ниу и постепенно завоевал доверие мальчика. Монту попытался объяснить необходимость упражнений:

— Дело не в том, что ты учишься обращаться с оружием, чтобы потом отправиться наемником на войну. Мужчина должен просто уметь защищать себя, даже если он принц. Если ты этого не умеешь, твои телохранители, конечно, тебя защитят, но они не будут уважать тебя. Не забывай одно: ты стоишь к трону так близко, что Амон, вероятно, может сделать тебя следующим или одним из следующих фараонов. Ты видел на примере брата, как быстро разгневанная Сехмет отсылает человека к Озирису. Завтра это может случиться с Енамом, послезавтра — с его братьями Мерире и Мери-Атумом. Тогда на очереди будешь ты, а фараон, который не умеет обращаться с оружием…

Монту сделал многозначительную паузу, и Меренпта пробормотал:

— Я это уже вижу.

Монту рассмеялся:

— Рад слышать. Знаешь что, давай возьмем колесницу. Я буду править, а ты — держаться за меня. Я думаю, это доставит тебе удовольствие.

Монту это тоже доставляло удовольствие, и, поскольку у него теперь было дело, ждать ему стало легче.

Под руками Такки дом начал изменяться. То, что раньше было несколько лучше, чем хижина из кирпичей, сделанных из нильского ила, стало теперь настоящим домом. Так как Пиай начинал работу с восходом солнца и возвращался домой только в жаркое обеденное время, Такка могла, не мешая ему, постепенно воплотить в жизнь свои представления об уютном жилище. Сначала она получила пару ведер известки и покрасила стены изнутри в несколько слоев, чтобы они стали безупречно белыми. После длительных переговоров она приобрела у нубийского торговца полдюжины ковров с простыми, но приятными узорами. Ими она украсила комнаты Пиайя: некоторые повесила на стены, другими прикрыла убогий сундук и маленький обеденный стол.