Зигфрид Обермайер - Храм фараона

Пиай вернулся в свой дом, чтобы, как и каждый, провести жаркие обеденные часы в тени. Однако он не нашел покоя, потому что на столе уже несколько дней лежало неоконченное письмо к Мерит. Если он не окончит его послезавтра, ему придется ждать еще восемь дней, пока отправится следующая ладья с царской почтой, а он мог доверить свое письмо только такому кораблю.

В конверте было одно письмо, которое выглядело, как грузовое судно в притоке Нила, вынужденное остановиться перед заграждениями из камней. Для Пиайя также имелось заграждение, которое было никак не преодолеть, — замужество Мерит. Что бы он ни писал по этому поводу, все казалось ему фальшивым. Должен ли он пожелать ей счастья в навязанном ей браке? Имеет ли он право упрекать ее или должен спросить, почему она это сделала «ради него»? Если он обойдет этот пункт, то Мерит, ненавидевшая всякую фальшь, тут же почувствует, что он что-то скрывает.

Вздыхая, Пиай взял папирус и сел в глубокое удобное кресло на тенистой террасе. Когда слуга спросил его, что он желает, мастер прогнал его, при этом забыв, что уволил нерадивого. В десятый или двенадцатый раз Пиай прочел то, что уже написал:

Радость, которую я испытал, получив твое письмо, так оглушила меня, что пару часов я не мог держать в руках резец. Мы живем, мы здоровы, значит, есть надежда на встречу когда-либо, и эта мысль придает мне силы и позволяет мне есть, пить, спать и работать. Если Сехмет, да будет благословен божественный глаз Ра, не пошлет мне никакой болезни и Пта не даст онеметь моей руке, я закончу работу за двенадцать-четырнадцать месяцев. Просто представь себе, любимая сестра, что твой муж отправился на войну и возвратится к тебе через год. Когда это письмо доберется до тебя, наш ребенок, да будет он жив и здрав, уже появится на свет. Если ты будешь гладить его или целовать, то это будет моя плоть, это меня ты будешь гладить и целовать. Как я завидую тебе, моя любимая, потому что мне остается только надежда на завтра и воспоминание о вчерашнем дне, которое я храню, как сокровище. Знает ли твой супруг, что это наш ребенок, или же он считает его своим?

На этом месте Пиай запнулся. Если он оставит это последнее предложение и Мерит ответит, что Сети считает ребенка своим, это будет означать, что она с ним спала. Этого ответа Пиай боялся, хотя разум говорил ему, что иначе быть не может.

«Она стиснула зубы, когда придурок проникал в ее лоно», — мрачно подумал Пиай, и его охватил жар возмущения. Он вытер пот со лба и рявкнул слуге:

— Мой прибор для письма и кувшин пива, да побыстрее!

Он снова погрузился в бесплодное отчаяние. Он знал, она не принадлежит ему, дочь фараона. Одно то, что он желает ее, уже преступление против Маат. Однако он завоевал не только тело, но и сердце дочери Солнца, и ее письмо — доказательство того, что он все еще обладает им. Если тело Мерит принадлежит сейчас Сети, это всего лишь безжизненная оболочка, потому что Пиай обладает ее сердцем безоговорочно, навсегда, и сам фараон ничего не может изменить.

Пиай почувствовал, как его мысли вертятся по кругу, и торопливо выпил несколько бокалов пенящегося пива. Внезапно он почувствовал, что к нему возвращается спокойствие, которого он не ощущал уже несколько дней. Он взял из письменного прибора кусочек пемзы и старательно счистил последнее предложение. Вместо этого он написал:

Я не знаю твоего супруга, но полагаю, что этот брак не принесет ему большой радости.

Это предложение косвенно указывало на то, что Пиай знает ее проблему, но доверяет любимой справиться с ней самой. Теперь ему осталось немногое. Он добавил еще пару строчек и запечатал послание. Затем он составил сухой доклад о работах в храме. Большую часть его составляли длинные хвалебные предложения, а также формула благословения царя и наследного принца. Пиай намеренно писал большими и неловкими знаками и с удовольствием заметил, что доклад занял целую страницу.

Пока он сворачивал и запечатывал оба послания, в доме разразилась громкая перебранка. На террасу вошел слуга и возмущенно сказал:

— Господин, тут девушка, она утверждает, что с сегодняшнего дня она…

Из-за спины недотепы вынырнула Такка, глаза у нее блестели от гнева, и вся ее маленькая фигурка излучала боевой дух и возмущение.

— Ведь это правда, мастер Пиай, что с сегодняшнего дня я могу вести твое хозяйство? Этот дурак утверждает…

— Хорошо, Такка, успокойся. Слуга об этом не знал. Занятый с бумагами, я забыл ему сказать.

Он повернулся к застывшему перед ним слуге:

— Ты для меня слишком ленив, ты пренебрегаешь домом и садом. Пойди в управление и поищи там себе другую работу.

Такка с триумфом поглядела на бывшего слугу, когда он уходил с опущенной головой.

— С сегодняшнего дня здесь все будет выглядеть по-другому. Я обещаю тебе, мастер Пиай. Ты должен чувствовать себя уютно, когда будешь возвращаться домой.

«Домой? — подумал Пиай. — А где мой дом? В Мемфисе? В Пер-Рамзесе? В Фивах? Здесь, или в Абидосе, где я родился? Я, похоже, буду дома только тогда, когда въеду в свое Вечное Жилище».

Эта мысль не показалась ему горькой.

После семейного праздника, закончившегося всеобщей попойкой, принц Сети не последовал за своей супругой, когда она удалилась. Не в его манере было напиваться, но этой ночью он опустошал кубок за кубком. Он пел и орал вместе с другими и не отходил он наследного принца Енама, к приближенным которого принадлежал теперь как супруг Мерит. Более маленький круг собрался около старшего сына Изис-Неферт, Рамозе. У того было много должностей, но мало власти. До тех пор, пока фараон находился в зале, обе враждебные партии избегали любого спора, а когда Рамзес проводил новобрачных до их покоев, все настолько напились, что просто забыли о вражде.

Принц Сети, однако, не забыл, на ком женат, и, поскольку вино нередко служит лучшим зельем правды, он с пьяных глаз внезапно осознал свое постыдное для военачальника и принца царского дома, совершенно неприличное положение.

С каждой парой, которую с пением и музыкой провожали в брачные покои, горькая правда в груди Сети вырастала и грузом давила его ба. Он больше не мог выносить этого груза, покинул шумную группу и, как бешеный, побежал по дворцовому кварталу. Он спотыкался, падал, толкал каких-то людей и, наконец, задыхаясь, пьяный, разгневанный и похотливый, как мартовский кот, остановился перед дворцом Мерит, который был также и его дворцом или должен был быть его.

Он хотел получить, пусть силой, то, в чем ни одна жена не может отказывать своему мужу, даже если она дочь Благого Бога.

Дворцовые стражники с испугом очнулись от дремоты и полагающимся образом приветствовали его, но перед покоями Мерит ему преградила путь решительная Бикет.