Богуслав Суйковский - Листья коки

Надо, однако, чтобы сапа-инка Тупак-Уальпа знал обо всем И о том, что произошло в Акоре, и о войске инки Манко. То есть нужно вернуться в главный лагерь белых.

Синчи нашел лагерь на расстоянии одного дня пути около обычного скромного тамбо. На плоскогорье, где проходил тракт, даже воды не было, ее приходилось носить издалека, снизу.

Испанец часовой задержал Синчи, но тот не убегал, не сопротивлялся, напротив, смело подошел к мушкетерам и показал им свою золотую бляху, знак высокой должности.

— Что эта вонючка тебе показывает, Хосе? — лениво спросил солдат, сидящий на придорожном камне.

— А черт его знает. Золотая бляшка, а на ней какие-то знаки.

— Золотая! Так дай язычнику по шее и забери ее.

— Э-э, а он так показывает, будто хочет пройти в лагерь к тому ихнему вроде бы королю. Может, какой дворянин или еще кто?

— А нам какое дело? Бери золото, и все.

— А я боюсь. Писарро приказал, чтобы не дразнили ни краснокожую обезьяну, ни его людей. Шляются эти длинноухие рядом с нами, в ушах — такое богатство — и ничего, нельзя. И девок их не тронь. Нельзя.

— Ну, если боишься, так пусть этот ублюдок жида и цыганки ползет к своему господину.

Махнув рукой, испанец дал понять Синчи, что он может пройти, небрежным жестом указал направление.

— И такая языческая обезьяна носит на себе золото, стоящее не меньше пяти дукатов. Хосе, друг, ведь околеть можно со злости!

— И у нас будет золото, не волнуйся. И не какие-нибудь бляшки. В этом Куско, небось, и крыши из золота. А Фелипилльо говорил, что главный храм там называется Золотым. Так из чего же он может быть сделан, как не из золота? Ох, друг, как подумаешь… Я пятнадцать лет воюю, сколько уже этих земель истоптал, с кем только не сражался, и всегда в кошельке или медяки, или пусто. А теперь вот по-другому. Золото.

— У тебя его пока нету. Жди, когда разделят добычу. А там — для короля, для церкви, для благородных идальго…

— Чтоб их чума взяла!

— Не озолотишься тем, что тебе из милости выкинут.

— Да… Так обойдемся и без их милости. Чего нам стоит? Сядем на коней, поедем в ближайший город и возьмем все что захотим. Пусть потом меня Писарро ищет и преследует. Поедешь со мной?

— Конечно… Краснокожие твари напуганы… Но ты про Писарро так не говори. Это тебе не какой-нибудь простак. Говорят… говорят даже, что он колдун. Знаешь, почему он все время велит приводить к себе пленниц, и только девушек? Потому что он пьет их кровь, поэтому он знает, кто о чем говорит в лагере.

Хосе в испуге оглянулся на тамбо. Только через некоторое время он осмелился возразить:

— Э-э, сказки! Патер Вальверде все время с ним. А пленницы живы. Их при нем уже что-то около дюжины. Я сам видел.

— Не знаю. Так люди говорят.

Синчи только вечером смог выбрать момент, когда Тупак-Уальпа находился в своей резиденции, и дал ему отчет о своем путешествии.

Властелин выслушал спокойно, с каменным лицом.

— Только одной деве Солнца удалось бежать?

— И та бросилась со скалы, сын Солнца.

— Ее имя не будет забыто. Я прикажу аравакам воспевать ее вечно. Но другие… Другие должны умереть. Понимаешь? Ты говорил об инке Манко. Это младший брат Уаскара, то есть мой враг. Но с тем, что девы Солнца не могут быть наложницами белых, он тоже согласится. Пойдешь ночью и найдешь его. Пусть нападет на тех белых, что идут из Акоры.

— Сын Солнца, по твоему высочайшему повелению я должен был искать свою девушку, Иллью из Кахатамбо. Потому что я… я…

Тупак-Уальпа жестом остановил его. Говорил мягко, но властно.

— Ты мне передал слова жрицы Кафекилы. Но, видимо, сделал это неосмысленно, как простой часки. Повтори еще раз, что она говорила о белых.

Синчи низко склонил голову и послушно ответил:

— Дева Солнца Кафекила велела повторить эти слова: к чему прикоснутся белые, то осквернено. И еще: белые — это грабеж, насилие и убийство. Белые — это попрание исконных, извечных законов Тауантинсуйю.

— Хватит! — прервал Тупак-Уальпа. — Повторил, теперь думай. К чему прикоснутся белые, то осквернено. К чему все время прикасаются белые?

— Белые? — Синчи испуганно смотрел на властелина. — Белые? Ну, к земле…

— Да, к земле. Они осквернили нашу землю. Попирают наши законы. Ты сам это видел. Грабят даже храмы, срывают золото с самых священных мумий наших предков. Бесчестят женщин и даже девушек, не достигших супружеского возраста. Захватывают стада лам. Убивают только самок. Потому что любят нежное мясо. Какое слово они употребляют чаще всего? Ну, говори, какое?

— Не знаю, сын Солнца. Может… бог?

— Нет! — Тупак-Уальпа засмеялся тихо, но с иронией. — Нет! Они чаще говорят о золоте, чем о боге. Но самое их любимое слово, это «мой». Мой конь, мое золото, мои ламы, мои невольницы. Это их настоящий бог. «Мое»! Понимаешь?

Синчи смотрел на властителя, не произнося ни слова, но по его лицу можно было видеть, что он не понимает.

Повелитель мира начал благосклонно объяснять ему:

— Кем ты был? Ага, часки. То есть ты не добывал руду в шахтах, не пас стада лам, не ткал шерсть. Но у тебя было все, что тебе нужно, ты имел оружие, теплую одежду. Откуда? Потому что ты был частицей Тауантинсуйю. Понимаешь? Тауантинсуйю — это как бы айлью всех айлью. Ты отдавал свой труд как часки, а другие спали ночью спокойно, но кормили тебя. Кто-то производил для тебя шерсть. А кто-то — металл. Все работали сообща и делили все поровну.

— Ты справедливо говоришь, сын Солнца, у меня было все.

— А о земле никто не говорил «моя». И о стадах. Земля и скот принадлежали только Тауантинсуйю. Понимаешь? Это был наш закон. Самый лучший. А эти белые признают только насилие и грабеж. Нам не нужны их законы. И поэтому белые должны погибнуть.

— Белые погибнут, если ты прикажешь, сын Солнца.

— Да. А поэтому ты пойдешь ночью к инке Манко.

— Пойду ночью, сын Солнца. Но инка Манко направился к югу, а белые будут идти от Гуамачуто.

— Эти белые не соединятся с основными силами так быстро, Манко сумеет их настичь до этого… Иди! Свою девушку ты будешь искать потом.

Писарро торопился и все время погонял носильщиков, тащивших добычу. Ему не терпелось скорее очутиться в сказочном Куско, окончательно завладеть всей страной, успокоить своих людей, почувствовать себя здесь хозяином.

Хотя солдаты и даже наиболее верные приближенные всегда видели Писарро спокойным, хотя он и смеялся над индейцами, по-прежнему отступавшими без сопротивления, но сам от себя не скрывал опасностей и не мог избавиться от страха.

Они шли все вперед — горстка людей; затерянные в огромном краю, отрезанные от моря высочайшими горными массивами, они словно очутились в какой-то заранее подготовленной ловушке. Правда, в его руках — король индейцев, от имени которого он отдает приказы, какие только захочет, но вот уже несколько дней они идут по обезлюдевшим местам, покинутым всеми, встречая на своем пути сожженные склады, и даже колодцы оказываются засыпанными землей. В этой таинственной стране все совершается по приказу свыше, все исходит от какой-то центральной власти.