Богуслав Суйковский - Листья коки

А если он не земледелец? Может, рудокоп, рыбак, каменщик или пастух? Как живут их жены?

Она тихо рассмеялась, пожала плечами и быстро двинулась дальше. О чем она думает? Этот Синчи ушел и пропал. Может, он шутил тогда? Или уже забыл? Кто-то говорил, что видел его на тракте, что он теперь важный камайок и его сопровождало четверо воинов.

Глупости! Как это может быть? Ошибка. Этот Синчи, если он еще жив, бегает, наверное, где-нибудь на другой дороге и заглядывается на других девушек.

Она ускорила шаг. Над крышей дома курился дымок, значит, отец уже вернулся. Нужно торопиться.

Старый Ликучи, отдыхая, сидел у очага, в котором горел сухой навоз лам. Дочери, Мола, младшая, и Мотупо, мужа которой забрали с собой солдаты, хлопотали по дому, хотя делать, собственно, было нечего. Когда они вернулись в свою айлью, нашли только стены и крышу. Ни утвари, ни ковров, ни домашней птицы. В кладовке ни зернышка кукурузы или киноа. Из вещей осталось только то, что успели захватить с собой, а жили они тем, что удавалось собрать на запущенных и вытоптанных полях.

В молчании съели жидкую похлебку, приготовленною Мотупо в каком-то сосуде, и лишь когда Иллья запалила светильник из смолистых веток толы и гнетущий мрак отступил к углам хижины, только тогда старый Ликучи сказал:

— Инти, бог Солнца, все время карает нас. В айлью только шестеро стариков и двое парней. Будет голод, дети мои, страшный голод. Нам не под силу обработать землю. Ни для храма, ни для самих себя. Ни для сапа-инки. А главное — нет зерна для посева…

Мотупо, муж которой работал на общинных складах, прервала его:

— Получим из общих хранилищ. Никто не должен голодать — таков закон. Камайок должен сейчас же послать кипу, что Кахатамбо грозит голод.

— Был такой закон, — грустно поправил ее отец. — А сейчас ты говоришь: «Камайок должен послать кипу!» Какой камайок? Тот, который был у нас, отправился с Атауальпой на Кахамарку и там погиб. Пришел новый. А теперь и этот, новый, получил какой-то приказ сапа-инки, удалился в горы и бросился со скалы. Да и самого сапа-инки уже нет в живых.

— Тупака-Уальпы? Так будет другой. Сапа-инка должен быть. Как же жить без закона и без приказов? — робко вступила в разговор Иллья.

— Об этом ничего пока не слышно, ничего. Да и как мы теперь узнаем, если часки больше не бегают. О таких временах, когда не было часки, не рассказывают даже араваки. Теперь если кто и идет по дороге, то он так напуган, что с ним не поговоришь. Вот ты, Мотупо, думаешь, что мы получим припасы на складах. На каких? В Юнии и даже в Силустани склады пусты. Приходили разные войска и опустошали склады один за другим. Брали все кому не лень. А ты теперь обходись как знаешь.

— Когда будет передел земли? — спросила Иллья. — Где мы получим участок в этом году? Ой, если бы на нижних террасах по северному склону.

— Ишь чего захотела! Учу уже занял их.

— Как это — занял? Без передела, без согласия айлью?

— А вот так и занял. Он смеялся над нами и говорил: «Нет теперь сапа-инки, значит, нет и старых законов. Теперь сила — закон. А в Кахатамбо только я один сильный, поэтому и беру, что захочу. Так делают белые».

Старик понизил голос. Он боялся, что его услышат, и дочери едва понимали его слова.

— Учу грозится, что пойдет в горы, разыщет наше стадо лам и заберет себе. Что будет есть свежее мясо, не сушеное, а такое, как едят белые. Но он толстый, хотя и сильный. Быстро ему не добраться туда. А мы — ближе. Наш дом выше. Надо опередить Учу. Нужно пойти и забрать лам себе.

— Но ведь за это на всю жизнь ссылают на рудники. Могут даже приговорить к смерти, — испугалась Мотупо.

Иллья вскинула голову — была у нее такая привычка — и с любопытством смотрела на отца, который продолжал:

— Раньше так было. Но теперь нет закона. Учу прав. Если не возьмем мы, возьмет он. И он будет жрать свежее мясо, а мы — разве что полевых мышей.

— Отец, а ты не боишься гнева богов?

— Я буду поклоняться богам белых людей. Они, должно быть, сильнее наших.

Он вдруг вскочил и, размахивая руками, стал кричать:

— Тебе, Иллья, хотелось получить нижние террасы? Так нет же! Я возьму себе самые лучшие земли — в долине! Между каналами! Возьму!

Дочери, пораженные, смотрели на него, не смея ответить. Каждый год по извечному закону лучшие земли в долине предназначались для властелина. Слова отца для девушек зазвучали почти как святотатство.

Ликучи успокоился так же быстро, как и вышел из себя, он снова сел и закрыл лицо руками. В полной тишине едва слышно потрескивал светильник.

— Гибнет все, — после тягостного молчания забормотал Ликучи. — Нет сапа-инки, нет и законов. Неоткуда ждать помощи бедному человеку. Подыхай или живи, как этот Учу, по-разбойничьи. Правильно говорили старики: если во время праздника Райми не появится солнце и не зажжет священный огонь, год будет несчастливым. Так и случилось. Нет в живых сапа-инки Уаскара, нет Атауальпы и Тупака-Уальпы, в с ними ушла в прошлое и вся прежняя жизнь. Никто не заботится о земледельце, не рассылает приказов, не говорит, когда сеять, а когда жать. Наверное, и о празднике Райми никто не думает. Как же в таком случае девушкам искать себе мужей? Жаль мне вас. Все погибло.

— Отец, может, и новое не будет таким уж плохим? Нужно только пережить, а там увидим.

— Чего хорошего можно ждать? Учу ведет себя как раз так, как эти белые. Мое! И слова-то этого крестьяне не знали! Что захватил, то мое! Один захватит много, другой ничего, и это называется хорошим? О, боги! Как иногда радуешься, что ты стар и скоро отойдешь к предкам. Там уж не столкнешься с новыми порядками, там никто не будет говорить: мое! Мое! Только вас мне жалко.

— Нас? Почему?

— Вы что, не слышали, как белые обходятся с девушками? Даже если это девы Солнца? Тут рукой подать до главного тракта, сюда они придут наверняка.

Его прервал внезапно раздавшийся крик. Мола, которая во время разговора тихо выскользнула из дому, возвращалась, запыхавшись. И уже издали кричала:

— Сигнал! Сторожевой пост внизу подает сигнал! Часки бежит!

Ликучи оттолкнул дочь и выскочил во двор. Стояла глубокая, темная ночь, луна всходила поздно — около полуночи. Небо было усыпано миллиардами мерцающих звезд, но внизу, на фоне черных гор, мигал и дрожал одинокий огонек, словно звезда упала в долину.

— Да, это пост сигналит. Смотрите, смотрите! И на перевале сигнал! Увидели! Ждут! О боги, неужели мои старые глаза еще успели увидеть это! Часки бежит, несет вести, важные приказы… Значит, порядок снова восстановлен!

— Придет и спасение, отец. Мы не погибнем.

— Нет, не погибнем. Мола! Беги вниз, к дороге! Может, часки крикнет, с чем он бежит. Может, это весть для всех?

— Я побегу!

Иллья вскочила раньше, чем сестра успела пошевельнуться. Бежала быстро, хотя тьма после освещенной комнаты казалась непроницаемой. Густой и плотной. Но Иллья знала тут каждый камень, каждую ветку, каждый бугорок и бежала смело, ведомая одним инстинктом. Она даже не смотрела под ноги, не спуская глаз с далекой золотистой точки, что мигала под горой. Бежит часки… Может… может быть, Синчи? Сейчас совершается столько небывалых дел, которые не укладываются в голове! Может случиться, что это бежит как раз Синчи.