Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

У цыганистого, увидевшего такое богатство, заблестели глаза. А Богдан даже внимания не обратил. Глядел на резные спинки лав. За столами сидели люди в богатых одеждах, чокались большими кубками и кружками, вгрызаясь в окорока и оленьи сёдла.

– Богато жрут, – проглотив слюну, сказал он.

– Заткнись! – рыкнул Пархвер.

Маленькие, страшно маленькие, шли они залом. Потолки были безмерно высокими, куда выше недосягаемого дневного света из окон. Настолько выше даже его, что безнадёжно терялись во тьме. Кружилась голова при случайном взгляде вверх.

Мрачно блистал над троном серебряный овал с вписанным в него прямым шестиконечным крестом – старой, ещё с времён Волчьего Хвоста [58] Волчий Хвост – воевода, обращавший в христианство радимичей и кривичей. В погоне за этой благой целью почти целиком вырезал Мстислав, жители которого с того времени – «недорезки». , эмблемой этих земель. Языческой ещё эмблемой, которую оставили за сходство со знаком Креста.

– Эва… глянь, – сказал Акила Киёвый, – эва… Юрий святой.

Ещё выше креста, уже почти в полной тьме, возносился над всеми, угрожал мечом и прикреплённым к стременной петле копьём железный, покрытый потемневшим серебром конный великан, всеобщий Патрон.

– Н-ну, воронье мясо, – произнес со смехом Пархвер. – Быстрей, холеры. Вам и Юрий не поможет… Могу вам под конец чудо показать. А ну, ты, лысый, задница святого Петра, иди на княжеское место.

Жернокрут колебался.

– Иди-иди. Убивать не буду.

Мирон медленно пошёл. Перед княжеским местом пол зала немного, на три-четыре узкие ступеньки, поднимался. Жернокрут ступил на первую, вторую, третью… И тут произошло нечто такое, от чего можно было поседеть. Гулкий, металлический, страшной силы лай забился о стены, взорвался под потолком.

Встопорщив железные, похожие на перья, космы загривка, широко раскрывая пасть, рычал, лаял железный волк. Медленно вздымались крылья орла.

Жернокрут кубарем скатился вниз, побежал к остальным. Лай смолк, и от внезапной мёртвой тишины зазвенело в ушах.

– И железо на вас лает, – оскалил зубы Пархвер. – Потому что каждому своё место. И никакому человеку без позволения выше первой ступеньки не идти, и вперёд не бросаться, и место своё знать… Ну, скорей, скорей!

Молча потянулись они коридором первого восточного нефа.

– Что будет? – очень тихо спросил у Юрася тот, кого он называл Иосией.

– Боюсь, конец, – ответил Братчик. – Иначе бы он нам этого тайного средства от покушений не показал. Ты слыхал когда-нибудь об этом?

– Нет.

– И я нет. Всё, значит, уже решено.

Они шли в мрачной тишине. Трепетали огни факелов.

– Руки связаны, – вздохнул Братчик. – Не думал я, что таким скорым будет конец.

Иосия промолчал.

…Они поднялись по крутой лестнице и вошли в зал суда.

– Никифор, – сказал Пархвер. – Иди к войту, возьми у него ключи от пыточной и каменных мешков.

– Не нужно, – вдруг произнёс мягкий, весьма богатый интонациями голос из угла. – Отдохни, сын мой Никифор. Я схожу сам. Мне нужно увидеть войта.

Никто не заметил, что в тёмном углу за столом сидел над свитком Флориан Босяцкий, и потому все вздрогнули от неожиданности.

Тайный рыцарь Иисуса набросил на голову капюшон и не пошёл, а поплыл к выходу.

Проходя мимо Юрася, ласково дотронулся ладонью до его руки. Исчез. Братчика передёрнуло. Он впервые видел таких людей. Будто что-то тайно-нечистое, холодное, недоступное никаким страстям, опоганило руку. Словно, проснувшись среди ночи, с ужасом почувствовал на ней скольжение змеи.

– Ключ от пыточной? – недоумённо спросил Акила. – Эва… Оно, сказать бы, зачем?

Пархвер усмехнулся:

– А ты что думал, дубовый ты сук, тебя сюда выпивать привели? Зря покойный Их Святейшество Сикст сотворил инквизицию? Да он за это в лоне Авраамовом.

– В лоне самого Сатаны! – загремел Богдан. – Не смеете хватать! Я – белорусский шляхтич, а они – мои друзья.

– Одного только не понимаю: как люди могут терпеть такое? – тихо сказал Иосия. – Да ещё более сорока лет.

Братчик впервые за всё время внимательно поглядел на сообщника. Но глядел на него и Пархвер. Оценивал.

Невысокого роста, может, ещё и потому, что согнутый, хилый с виду, но, видимо, цепкий и выносливый, как жмойский конёк, смешной, даже очень смешной. Кисти рук, оплетённые верёвкой, узкие и длинные. Лицо худое и тёмное, волосы иссиня-чёрные, нос прямой и короткий, с лёгкой горбинкой. Рот стиснут, тёмные глаза глядят пытливо и мрачно.

– Откуда у тебя такие мысли, иудей? – спросил Пархвер.

– Они давно у меня, эти мысли.

– А почему не носишь волосы, как все?

– А зачем мне носить волосы, как все, если я теперь совсем не как все?

– Ну смотри. Все вы тут тёмные, а ты по этой причине ещё темнее. Раз с этой шайкой связался.

– Сам ты с шайкой, – сказал неисправимый Богдан. – Я дворянин.

– А вот отведаете вы, если повезёт, темницы…

Шалфейчик вдруг запричитал елейным голосом:

– Не бойся ничего, что тебе нужно будет познать! Вот дьявол будет ввергать вас… в темницу… и будете скорбеть…

– Тихо, – сказал Юрась. – Не кричи от страха, брат.

Войт города Гродно, Цыкмун Жаба, несмотря на то, что с окончания стычки на Росстани не минуло и двух часов, был пьян. Он с самого утра был в подпитии, а теперь ещё добавил. Тупое горделивое лицо раскисло, глаза глядели и не видели, осоловелые, словно затянутые мутной плёнкой. Мясистый рот окостенел от высокомерия (оно всегда обострялось в пьяном состоянии). Золотой кафтан распахнулся, обнажив широкую ожиревшую грудь, густо покрытую волосом. Рукава были засучены, открывая руки до локтей.

Эти мясистые руки занимались теперь удивительным делом.

Почти весь небольшой задний покойчик, граничащий с замковой опочивальней войта, занимали глубокое кресло и, перед ним, огромное корыто, сажени в три длиной, в полторы шириной. Дно было покрашено пятнами в чёрный, зелёный, жёлтый цвета. Над корытом темнел большой крут – дно бочки, замурованной в стену.

Руки магната брали из шкатулки какие-то небольшие предметы и расставляли их на дне корыта.

Вот они поставили вырезанную из дерева белую Каменецкую башню, на «север» от неё, поодаль, Наложу, здание курии. Возвели маленькие башни замка. Потом, ближе к правой руке, возникли валы и дома, в которых сведущий человек узнал бы Менск. Затем опустились на дно корыт башни Кракова, а ещё дальше – кружевной Кёльнский собор.

Встали на свои места, возле края корыта, Кентерберийское аббатство и мрачный Дурбанский замок. Далее, за полосой синей краски, Жаба поставил ступенчатую Юкатанскую пирамиду и нечто наподобие пагоды, поскольку на дне корыта там было написано «Великая Чипанга» [59] «Великая Чипанга» – так Марко Поло называл Японию. .