Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Поскакали, – молвил Зенон, увидев гонца и палача.

– Поскакали. – Гиав строгал щепочку заготовкой для меча.

Марко и Клеоник играли в кости. Ничего не сказали, только мрачно проследили за всадниками.

– Был бы самозванец – они бы так быстро за палачом не поскакали, не привезли, – проговорил Дударь.

– Ясно, – жёстко бросил Кирик. – Обмишурились мы. На наших глазах второй раз Христа взяли, а мы им это позволили. Последнюю нашу надежду и защиту. Жаль.

– Брось глупости нести, голова, – усмехнулся Клеоник. – Просто человек. Люди. Потому и жаль.

Кузнец уже почти кипел:

– Если хватают, если сразу за палачом да на пытку, значит, это не просто люди.

Ус смотрел на свет мрачными глазами сквозь блестящие золотые пальцы.

– К нам пришёл. Знал, что плохо.

– Нас защитить пришёл, – ещё повысил голос Вестун. – Город Свой защитить. От голода, от их чумы, от податей, от монахов. Лично сам Христос! Так что же, отдадим?!

Внезапно он вскочил. Обвёл глазами безлюдную площадь, ослепительные под солнцем стены, затворённые от зноя ставни.

– Эй, люди!

Площадь молчала.

– Люди! – гаркнул во весь голос Кирик. – Убийство! Христос пришёл в Гродно!

Они стояли в большом зале суда, только теперь не у дверей, а возле возвышения, на котором имелся помост. Никто больше сегодня в зале не присутствовал: слишком важным было дело, чтобы допускать кого-либо из посторонних, пусть даже и богатых людей.

Только эти тринадцать с трепетным отражением огня на лицах (перед ними стояла жаровня, и оттого полотняные хитоны казались розовыми, а лица – кровавыми). Да ещё стражники (из-за отблесков пламени латы их наливались багрянцем, дрожали и словно плавились). Да ещё палач со скрещенными на груди, обнажёнными до локтей руками у дверей в пыточную.

Да ещё, высоко за столом, весь великий гродненский синедрион. Войт Жаба – от замкового и магистратского суда, один в двух ипостасях; Устин и советники – от магистрата, суда советников и суда присяжных; Болванович с четырьмя безликими попами да Лотр с Комаром и Босяцким – от суда духовного.

Иосия показал Братчику глазами на конец дыбы. Чтобы противовес был длиннее, конец этот просунули в отверстие у дверей пыточной: правосудие напоминало подсудимым, что оно есть такое, намекало, каково оно, приподнимало краешек гордой и красивой маски, открывая свое лицо.

Плутовская физиономия Юрася искривилась. Он вздохнул.

– Зал человековедения, – прошептал иудей.

Братчик невесело усмехнулся.

– Здесь сознаются в том, чего не делали, – сказал Иосия.

– Ну, это не новость, – одними губами выговорил Братчик.

Грянул удар молотка.

– Так вот, – произнёс Лотр. – Что заставило вас, мерзкие еретики, имена Христа, Пана Бога нашего, и апостолов Его себе приписать и присвоить?

– Мы лицедеи, – с уксусной улыбкой ответил лысый Мирон Жернокрут. – Точнее, я лицедей. Их я просто взял в товарищи. Остальные, бывшие мои товарищи, меня выгнали.

– Вместе с фургоном? – спросил Босяцкий.

Молчание.

– Хорошо, – продолжал Лотр. – А что заставило вас, несчастные, пойти с ним? Ну вот хотя бы ты, мордатый? Как тебя?..

Молодой белёсый мордоворот испуганно заморгал глазами:

– Хлеб.

Синедрион даже не переглянулся. Но каждому словно стукнуло в сердце. Эти дни… Суд над мышами… Избиение хлебника… Сегодняшняя анафема… Побоище на Росстани… Возможно, заговор… Общее недовольство… И тут ещё эти.

– Хлеб? – с особой значительностью переспросил Комар.

У Братчика что-то заныло, замерло внутри. Сначала Пархвер показал им секрет Железного Волка, который, возможно, мог спасти короля от нападения. Теперь им задали такой вопрос. Он понял, что спасения нет и что знает об этом он один.

Юрась покосился на остальных. Зрелище, конечно, не из лучших. Рядно, кожаные поршни, спутанные волосы. Морды людей, добывающих ежедневный кусок хлеба плутовством и обманом.

– Жернокрут врёт, – сказал он. – Все они пристали ко мне. Мы, понятно, немного плутовали, но не сделали ничего плохого. И если даже совершили неизвестное нам преступление, отвечать мне.

Лотр пытливо смотрел на него. Высокий, очень хорошо сложенный, волосы золотые, а лицо какое-то смешное: густые брови, глаза неестественно большие и прозрачные, лицо помятое. Чёрт знает, что за человек.

– Ты кто? Откуда?

– Юрась Братчик с Пьяного Двора. Селение Пьяный Двор.

– Проверь там, – велел Лотр пану земскому писарю.

Писарь зашелестел внушительного размера листами пергаментной книги. Это был «Большой чертёж княжества». Кардинал смотрел человеку в глаза. Они не моргали. Наоборот, Лотр внезапно почувствовал, что из них будто бы что-то льётся и смягчает его гнев и твёрдую решимость. Не могло быть сомнения: этот пройдоха, этот шельмец, торгующий собственным плутовством, делал его, кардинала, добрее.

Лотр отвёл глаза.

– Нет такого селения Пьяный Двор, – испуганно пролепетал писарь.

– Нет? – спросил Лотр.

– Правильно. Нету. Теперь его нет. И жителей нет, – согласился Юрась.

– Ну-ну, – вспыхнул Комар. – Ты тут на наших душах не играй. Татары их что ли, побили?

– Татары, только не обрезанные. Не раскосые. Не в чалмах.

Босяцкий сузил глаза.

– Ясно. Не крути. Почему нет ни в чертеже, ни в писцовых книгах?

– И не могло быть.

«Ясно, – подумал Устин. – Ушли, видно, в лес, расчистили поляну да жили. А потом явились… татары… и побили. За что? А Бог его знает за что. Может, от поборов убежали люди. А может, сектанты. Веру свою еретическую спасали. И за то, и за другое выбить могли».

– Беглые? – спросил Болванович. – Вольные пахари лесов?

– Не могу уверенно подтвердить, – ответил с усмешкой Братчик. – Мне было семь лет. Я вырос на навозной куче, а возмужал среди волков.

– Так, – протянул Лотр. – Ты говоришь не как простолюдин. Читать умеешь?

– Умею.

– Распустили гадов, – буркнул Жаба.

– Где учили?

– В коллегиуме.

«Ясно, – снова подумал Устин. – Родителей, видно, убили, а дитя отдали в Божий дом, а потом, когда увидели, что не подох, взяли в коллегиум».

Он думал так, но ручаться ни за что не стал бы. Могло быть так, но что мешало пройдохе солгать? Может, и вовсе никакого Пьяного Двора не было, а этот – королевский преступник или вообще исчадие ада.

– В каком коллегиуме?

– Я школяр Мирского коллегиума.

– Коллега! – взревел Жаба. – «Evoe, rex Jupiter…». [62] «Ликуй, король Юпитер…» ( лат. ) – начало застольной студенческой песни, богохульной и непристойной по смыслу.