Бернард Корнуэлл - 1356

— А я — да. Мой отец был бродячим циркачом, мы с ним скитались по свету, слушали местные предания. Так вот в Ронсевалле помнят, что Роланда подстерегли и укокошили христиане. Баски. А тебе, конечно, приятнее верить, что твой кумир погиб, дерясь с дикарями-язычниками, а не с восставшими смердами-христианами. И что героического в том, чтобы отдать душу Богу, сильно дунув в рог? Хорош рыцарь!

— Роланд — герой столь же великий, сколь Артур!

— Был герой, дунул в рог, да весь вышел. И раз уж речь зашла о рогах… почему ты служишь графу Лабрюилладу?

— Я восстанавливаю справедливость и закон, мадам.

— Справедливо и законно вернуть бедняжку против её воли монстру-мужу?

— Законному, заметьте, мужу.

— Который, покуда хватало мужской силы, насиловал дочерей и жён своих крестьян и вассалов, — парировала Женевьева, — Почему же его ты не считаешь виновным в супружеской неверности?

Роланд, нахмурясь, указал глазами на Хью: де, разговор не для ушей ребёнка. Женевьева отмахнулась:

— Пусть слышит. Я намерена вырастить из него настоящего мужчину. Такого же, как его отец. Не хочу, чтобы из Хью получился восторженный дурачок вроде тебя.

— Мадам!

— Женевьева скривилась:

— Семь лет назад двенадцатилетнюю Бертилью привезли в Лабрюиллад и выдали замуж за тридцатидвухлетнего брюхана, которого интересовало её приданное. Кто её спрашивал? Ей было всего двенадцать!

— Её обвенчали по законам Божьим и людским.

— С грязной тварью, не имеющей с Богом ничего общего!

— Она его жена, — упрямо повторил Роланд, чувствуя себя несчастным.

Будь в его воле повернуть время вспять, он бы не брался за это скользкое, ничуть не похожее на славный подвиг, дельце, но над временем был властен Господь, а Роланду оставалось лишь довести начатое до конца. Заночевали в Жиньяке на постоялом дворе у рыночной площади. Роланд нёс стражу у дверей комнаты, где устроили Женевьеву, на пару с оруженосцем Мишелем, смышлёным четырнадцатилетним парнишкой.

— Не доверяю я людям графа Лабрюиллада, — признался оруженосцу Роланд, — Особенно этому Жаку. Поэтому спать будем по очереди с мечом в руке.

Не доверял, потому что в дороге видел, как масляно блестят у Салье глазки при виде Женевьевы, слышал похотливый шепоток за спиной пленницы. Ночь, однако, прошла спокойно, и утром кавалькада покинула Жиньяк, свернув вскоре на лиможскую дорогу. Женевьева продолжала терзать Роланда:

— Томас, вероятно, уже в Кастильон д’Арбезоне.

— Едва ли он, вообще, выбрался из Монпелье, — устало возразил де Веррек, — Его поймали городские власти.

— Томаса трудно сцапать. А в мести он страшен.

— Я его не боюсь.

— Ещё одно доказательство твоей глупости. Думаешь, твой меч тебя защитит? Поэтому и зовёшь ею Дюрандалем?

Она засмеялась, а Роланд смутился. Звал, что тут скажешь.

— Твоя железка слабовата против тисового лука Томаса с тетивой из пеньки и стрелами из ясеня. Ты когда-нибудь сталкивался в бою с английским лучником?

— Он — дворянин, и ему подобает сходиться с дворянином в ближнем бою.

— Зачем? Он обведёт тебя вокруг пальца и утыкает издалека стрелами, так что ты на ежа станешь похож. Может, он уже затаился за поворотом, а ты будешь хлопать ушами до последней секунды и о нападении тебя известит свист стрел и вой твоих подыхающих головорезов.

— А ведь в её словах есть здравое зерно, — сзади подъехал Жак Солье.

Роланд вздёрнул подбородок:

— Он не станет стрелять, мадам. Побоится случайно ранить вас или сына.

— Много ты понимаешь! С двухсот шагов он стрелой сопли тебе подотрёт, не поцарапав носа!

Женевьева храбрилась перед Роландом, но на самом деле была сама не своя от страха. За Хью, за себя, за Томаса. Где он? Смог ли ускользнуть из ловушки, в которую превратился для него Монпелье?

Следующую ночь они провели в странноприимном доме при монастыре, и опять Роланд стерёг покой заложников. Не доезжая до обители, кавалькада нагнала купеческий обоз с вооружённой до зубов охраной, и Женевьева предприняла попытку вырваться, закричав, что её захватили и удерживают силой. Охрана напряглась, но Роланд вежливо растолковал им, что Женевьева — его помешанная сестра:

— Мы везём её в монастырь, надеясь, что Господне милосердие и забота монахинь возвратит ей ясность рассудка.

Купцов объяснение удовлетворило, а Женевьева зло оскалилась:

— Умение лгать без запинки входит в число рыцарских доблестей?

— Ложь во имя Господа — не ложь.

— Господа ли?

— Брак — таинство Господне. А я посвятил себя служению Ему.

— Поэтому ты девственник?

Он засопел, насупился, но ответил:

— Мне было явлено, что чистота станет залогом моей непобедимости… Дева Мария говорила со мной.

У Женевьевы готова была сорваться с языка очередная колкость, но что-то в тоне Роланда заставило заложницу проглотить шпильку и вместо этого полюбопытствовать:

— Что она сказала?

— Она была красоты неописуемой, — трепетно произнёс Роланд.

— Сказала-то что?

— Она сошла со сводов часовни и сказала, что я должен блюсти непорочность до свадьбы, потому что Господь избрал меня и благословил. Я был тогда совсем мальчишкой, но Господь избрал меня.

— Она тебе померещилась, — хмыкнула Женевьева.

Он кротко поправил:

— Явилась.

— Все мальчишки грезят о прекрасных женщинах. Сильно впечатлительные могут и нафантазировать, а потом поверить.

— Она коснулась меня, и с той поры я неуязвим.

— Расскажешь это стрелам, которые тебя проткнут, — усмехнулась Женевьева.

Роланд, привычный к чужому недоверию, спорить не стал.

К рассказам Женевьевы о муже Роланд отнёсся серьёзно. На третий день путешествия он удвоил бдительность и, хотя встречные пилигримы, купцы, пастухи не упоминали ни словом о том, что видели вооружённых, выслал вперёд пару графских латников. Женевьева как будто нарочно замедляла движение, то и дело требуя остановиться, дабы она могла посетить кустики. Роланд безропотно повиновался, мысленно дивясь: неужели у женщин такой крохотный мочевой пузырь? Утешало то, что терпеть прихоти заложницы ему осталось каких-то два дня, до Лабрюиллада. Дальше будет проще — оповестить Хуктона, дождаться воссоединения Бертильи с мужем, и весь этот дурно попахивающий подвиг можно будет забыть, как дурной сон. Солнце садилось, и Роланд решил подыскивать место для бивуака, когда впереди показались высланные разведчики. Они нахлёстывали коней, один вовсю жестикулировал.

— Что-то заметили, — беспокойно пробормотал Роланд, больше себе, нежели спутникам.

— Спаси, Господи, — отозвался ближайший латник, ибо в гаснущих лучах садящегося светила на горизонте засверкал металл. Воины в железе, воины со сталью, воины на лошадях. Свет отражался на броне и оружии, на шлемах и навершии знамени, хотя сам флаг рассмотреть мешало расстояние, как, впрочем, и численность отряда, так напугавшего дозор де Веррека. Сколько же их? Двенадцать? Пятнадцать?