Том Шервуд - Серые братья

– Хорошо. А колдун?

– Он лечит любые болезни. Кого бы ни приводили или не приносили к нему – после его колдовства человек вставал совершенно здоровым.

– И колдун делает это с готовностью, не смотря на то, что сидит на цепи в тёмном подвале?

– Это так. Для него каждый такой случай – своего рода праздник: перед колдовством он требует, чтобы его на день выводили на солнце.

– И это все его чудеса? Где же опасность?

– О, она есть! На допросах он говорил ужасные вещи – и про церковь, и про королей, и про Папство, и про инквизицию – и так говорил, что к нам приходила уверенность, что всё им сказанное – гнетущая правда.

– Где?! Где протоколы его допросов?

Иероним, непонятно почему, вдруг ощутил небывалую смесь чувств – острейшего любопытства и – такой же пронзительности – необъяснимого страха.

– Их нет. Как и самих заключённых – то есть они имеются, но ни в каких отчётах о них не упоминается. Протоколы допросов… В личном ведении Вадара. В архив они никогда не поступали.

– Я хочу видеть этих двоих.

– Не… Невозможно… Уже много лет к ним входит только Вадар, и лишь у него имеется ключ…

– Но сейчас Вадар уехал. Кому-то он должен был передать ключ? Ведь этих двоих как-то кормят?

– Да. Ключ он передал брату Гуфию. Но если он узнает, что я рассказал…

– Не узнает.

В тот же день Иероним, укрыв предварительно на груди украшенный драгоценными камнями кинжал, подошёл к брату Гуфию. Тот, торопившийся куда-то по неизвестным делам, глубоко поклонился, умерив поспешность шагов, но Иероним, слегка приподняв руку, остановил его.

– Наш Сальвадоре, – доверительно снизив голос, сказал наместник, – поручил мне время от времени навещать двоих узников в подподвальном подвале.

Гуфий растерянно вскинул глаза, собираясь что-то произнести, но Иероним не позволил.

– Возьми ключ, – твёрдо сказал он, – и иди к тайной дверце.

Не смотря на спрятанный под одеждой кинжал, Иероним чего-то очень боялся. Следствием его необъяснимого страха стало то, что он позвал с собой и Гуфия, и Марцела, и палача.

Гуфий, подойдя к одному из закоулков в стене ведущего в подвал коридора, нерешительно остановился. Он, нервно сжимая в руках ключ, сказал временному главе трибунала:

– Секрет входа знают лишь трое: я, Марцелл и его светлость Вадар. Теперь приходится посвящать, кроме вас, ещё палача? Но Сальвадоре при мне сокрушался, что о тайной двери знают и без того слишком многие. Глава трибунала мне не разрешал…

– Брат, помолчи, – прервал его Иероним. – Узнай, если ещё не знаешь: глава трибунала – перед тобой.

– Верить ли мне своему слуху?! – отшатнулся испуганный инквизитор. – Сальвадоре Вадар умирать пока что не собирался! И папского указа о снятии его с должности главы трибунала…

Молодость – синоним неосторожности. Поэтому, опережая события, Иероним надменно сказал:

– Вадар был главой трибунала. Теперь он – массарский епископ.

Гуфий открыл от изумления рот, постоял так секунду, но, спохватившись, клацнул зубами, нервно облизал пересохшие губы и глубоко поклонился. Изобразил на лице сначала изумление, потом восторг, подошёл к стене, привстал на носки, поднял руку вверх, вытянул из щели между камней деревянную, с обелённым торцом пробку, и вставил в открывшееся отверстие ключ. Повернул. Потом подошёл к кладке и привалился плечом. Прямоугольная, в рост человека часть стены дрогнула и стала отворяться, как настоящая дверь. Пахнуло плесенью и тёплой влагой. Палач, сверкая сквозь прорези колпака белками глаз, зажёг три факела и подал инквизиторам. Гуфий, указывая дорогу, пошёл первым.

Вытертые в серединах узкие каменные ступени вели круто вниз. Иероним, ступавший последним, закрыл нижнюю часть лица краем одежды, спасаясь от копоти факелов.

Сделали несколько поворотов. Стеснились в небольшом, как раз на четырёх человек, квадратном холле. Сбоку в его стене была дверца с узким окошечком. Лязгнув задвижкой, Гуфий толкнул дверь и шагнул в клуб тёплого звериного запаха.

Вошёл и Иероним.

Личная тюрьма Вадара была довольно просторной. Слева и справа виднелось по три двери небольших камер. Все шесть дверей были распахнутыми. В пляшущем свете факелов проступили ржавые бугры старинных запоров.

Обитателей тюрьмы действительно было двое. Справа, прикованная цепью к стене, сидела костлявая, в бурых лохмотьях старуха. Напротив неё, на такой же цепи, привставая с кучи соломы, щурился и мигал на свет факела огромного роста белобородый старик. Всё пространство вокруг него было завалено россыпью белых костей.

– Еду принесли? Еду принесли? – заскрипела каким-то жестяным, нечеловеческим голосом старуха.

Встав на четвереньки, она, словно паук неожиданно ловко метнулась в сторону пришедших. Иероним, пронзённый иглой необъяснимого ужаса, отдёрнул ногу и пошатнулся, но ужас вдруг сменился странным ощущением разгульного охотничьего азарта, – хмельной дикой радости, и симпатией к старухе, и как бы даже родства.

– Плохую еду приносят! – скрипела, отброшенная назад натянувшейся цепью, старуха. – Плохую! Совсем без костей! Костей мало!

– Зачем же тебе, бабушка, кости, – вдруг звонко спросил, растягивая рот в улыбке, Иероним.

– Она их в старика бросает! – сообщил, кивнув в сторону старика, Гуфий. – Ох, ненавидит она его! Мы ей иногда нарочно мослы потяжелее даём. Дать мосол, ведьма?

Он объяснял, явно подсмеиваясь над старухой, явно дразня, и было видно, что это – игра, представление, давно разыгрываемое между узницей и приносящим ей еду инквизитором; но сейчас старуха почему-то не обращала внимания ни на забавляющий Гуфия ритуал, ни на самого Гуфия. Она, снова встав на четвереньки, тянула, тянула полуослепшее лицо своё в сторону звонкого голоса, который назвал её «бабушкой».

– Ты-ы! – вдруг визгливо выкрикнула она. – Ты пришёл! Мой владыка! Сколько лет я ждала тебя! Сколько лет!

Она была необъяснимо страшна.

– Сумасшедшая, – испугано отшагивая, буркнул палач.

Старуха же, склонившись в глубоком – лбом до пола – поклоне, крестом раскинула руки, и потом, когда привстала на коленях, её тень в свете факела легла на пол и дальнюю стену таким же громадным крестом, – и увидел вдруг Иероним, почудилось ему на короткий, мучительный миг, что отслаивается от пола и встаёт как будто не тень, – не тень, а контур огромной, с торчащими из лба в стороны рогами человеческой головы. Голова пошевелилась, – и вдруг две чёрные искры в осколках междукаменных выбоин сверкнули в сторону юного инквизитора живым, осмысленным, ужасающим взглядом.

Иероним, едва не завопив, повернулся и побежал. Вывалившись в сумрак холла, он трясущимися руками отыскал проём ведущего наверх коридора и, спотыкаясь, полез по ступеням. Он ковылял, кашляя от поднятой им пыли, а в спину бил надтреснутый визг: