Альберто Васкес-Фигероа - Икар

Когда они закончили, он протянул им флягу.

— По глотку на брата! — сказал он. — Только по одному!

Кое-как подкрепившись, они сосредоточились на новой задаче: начали вбивать крючья в ближайшие щели и переплетать веревки и тросы в сеть, которая прижала их к стене, почти лишив возможности двигаться.

Темнело.

Для Мэри и Джимми Эйнджела наступила самая темная ночь в жизни.

Для Мигеля Дельгадо и Густаво Генри, несмотря на долгий альпинистский опыт, наверное, тоже.

К счастью, они настолько выбились из сил, в таком невыносимом напряжении провели последние часы, что не успели даже подумать о своем ужасном положении, потому что, как только темнота завладела окружающим пространством, они тотчас отключились, словно их оглоушили дубинкой по голове.

Оставалось три часа до рассвета, когда Мэри начала плакать, сдерживая рыдания.

В какой-то момент ей больше не хватило сил терпеть, и пришлось помочиться на шею и спину мужа.

Тот попытался ее утешить, ласково поглаживая ее по икрам.

— Успокойся! — шептал он. — Успокойся!..

— Боже мой, вот стыд-то! — снова всхлипнула измученная женщина. — Какой стыд!

— Ничего страшного! — успокаивал ее муж. — Это же я… Джимми!

Прошла целая вечность, прежде чем свет вновь завладел миром. Они измучились ожиданием, потому что мышцы у них затекли: казалось, что тело утратило способность повиноваться сигналам, поступающим из мозга.

Сознавая, что стала невыносимой обузой — во всех смыслах — для любимого человека, Мэри Эйнджел, вероятно, предпочла бы со всем этим покончить, бросившись вниз. Однако Густаво Генри, предвидевший, что в течение первой, особенно трудной, ночи она может попытаться это сделать, связал ее так, что она практически не могла двигаться.

Рассвет был закатом, так, во всяком случае, казалось.

Рассвет означал, что пора прекратить быть статуями в нише собора и опять обратить свой взор на разверзавшуюся перед ними пропасть. Она влекла их к себе, словно нашептывала, что в ней они навсегда забудут все страдания и несколько жутких секунд избавят их от многих часов страха.

Головокружение буквально гипнотизировало их, используя вместо маятника пустоту, затуманивающую взгляд и сознание, внушая, что смерть окончательно решит все проблемы.

— Не смотрите вниз! — Голос Веревки доносился будто из самых недр земли. — Не смотрите вниз! А сейчас начинайте сгибать и разгибать пальцы.

Это было первое упражнение за день. Надо было заставить кровь вновь циркулировать по телу: за последние часы она, совершенно точно, застоялась, словно сердце прекратило биться.

Сначала размяли пальцы, затем кисти рук, потом руки и, спустя полчаса, когда мышцы уже научились повиноваться, начали развязывать узлы и вытаскивать крючья.

Потом поели — со вчерашнего дня у них еще осталось немного риса — и опять выпили по глотку воды. Затем Густаво Генри скользнул вниз, чтобы Мигель Дельгадо занял его место и крепко держал веревку, привязанную к поясу.

Они возобновили спуск.

Измученная группка людей вновь двинулась в путь, не ведая, какая судьба ожидает их в конце узкой щели.

Вскоре Феликс Кардона стал подавать им сигналы с равнины: казалось, он лихорадочно пытается отыскать их на каменной стене, однако лучи утреннего солнца еще не достигли того места, где они теперь находились, поэтому не было никакой возможности ответить на дружеское приветствие.

— Бедный Феликс! — в какой-то момент воскликнула Мэри. — Как же ему сейчас плохо!

— Меняюсь с ним, не глядя! — тут же отозвался Мигель Дельгадо с коротким смешком. — Чего бы я только не дал, лишь бы растянуться сейчас на земле, пусть даже на зарослях кактусов!..

Где-то ближе к полудню они достигли колена «дымохода» и метров двадцать двигались почти по горизонтали, а затем вновь очутились на краю пропасти.

Они сели на уступ, на котором теперь можно было, соблюдая меры предосторожности, даже лечь, и после короткого отдыха Густаво Генри попросил, чтобы они подержали его за пояс.

Он встал на край и наклонился вперед, почти под прямым углом к ногам, чтобы осмотреть уходящую вниз стену.

— Что-нибудь видишь?

— Метрах в двадцати начинается что-то вроде карниза, который поднимается, пока не исчезает за углом.

— Поднимается? — ужаснулся Король Неба. — Проклятие!

— Наклон очень небольшой, важно, что до него относительно легко добраться… А там Господь укажет!

Они не стали торопиться.

Сначала подали знаки Феликсу Кардоне, который тут же на них ответил; затем воспользовались возможностью облегчить мочевой пузырь и кишечник, что всем им было необходимо; снова сделали по глотку воды и приготовились штурмовать очередную отметку, которая приблизила бы их к равнине.

Мэри, Джимми и Мигель Дельгадо сообща постепенно отпускали веревку, чтобы Густаво мог по ходу вбить несколько крючьев.

Когда наконец он обеими ногами ступил на карниз и закрепился, они послали к нему Мэри, которую он осторожно поставил рядом.

Затем, как всегда, пришел черед летчика. Спускаясь, он вдевал веревку в крючья, чтобы замыкающий мог спускаться и при этом забирать их, когда они окажутся у него над головой.

Ясно, что без венесуэльцев с их опытом проделать это было бы невозможно — по этой причине Джимми Эйнджел беспрекословно выполнял все указания. Он понимал, что его собственная жизнь и жизнь его жены сейчас находится в руках альпинистов.

Вновь собравшись вместе, они начали медленное продвижение к следующему углу, и там, к своему восторгу, обнаружили, что дальше карниз идет вниз — почти пятьдесят метров по покатой поверхности.

Что и говорить, это был настоящий подарок, большой шаг вперед, и можно было бы радоваться, если бы тонкий слой мха и лишайника, покрывавший камень, не превратил его в скользкий каток — того и гляди, сверзишься в пропасть при малейшей неосторожности.

— Неужели проблемы никогда не кончатся? — растерянно произнесла Мэри Эйнджел.

— В горах всегда так: если какая-то проблема заканчивается, то это потому, что возникает следующая, — спокойно ответил Мигель Дельгадо. — Главное, чтобы новое препятствие не оказалось серьезнее того, что мы преодолели.

Оказалось, что по этому коварному блестящему ковру невозможно ступить ни шагу, поэтому не оставалось ничего другого, как сесть и постепенно съезжать, все время прижимаясь к откосу, и при этом упираться каблуками в поверхность, прежде чем решиться продвинуть ягодицы на считаные сантиметры.

Если бы можно было забыть про восьмисотметровую отвесную стену слева, эта необычная сцена могла бы показаться даже забавной, но тут им было явно не до смеха: когда они достигли конца карниза, штаны у них были порваны, кожа на ягодицах содрана, а по чувству собственного достоинства нанесен удар.