Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Ефрейтор не имел сил ответить. Луиза почувствовала такую жалость к нему, что, рискуя разгневать императора, все же сложила руки и взмолилась:

– Во имя неба, пощадите его, сир!

– Да, да, ваше величество, смилуйтесь! – забормотал бедняга.

– Что ж, я, так и быть, тебя прощаю, уступив просьбе мадам, – указывая на Луизу, продолжал император. – Но с одним условием. Куда ты препроводил графа Алексея Ванинкова?

– В Козлово.

– Ты снова отправишься туда, откуда только что вернулся, и доставишь мадам к нему.

– О сир! – воскликнула Луиза, начиная понимать, к чему вела притворная суровость царя.

– Будешь ей повиноваться во всем, исключая то, что может угрожать ее безопасности.

– Так точно, ваше величество.

– Вот приказ, – продолжал император, подписывая бумагу, на которой была уже и печать. – С ним ты получишь в свое распоряжение людей, лошадей и экипажи. Теперь ты мне отвечаешь за нее головой.

– Отвечаю, ваше величество.

– А когда вернешься, если привезешь мне письмо от мадам, в котором будет сказано, что она добралась благополучно и тобой довольна, станешь квартирмейстером.

Иван бухнулся на колени и, возвращаясь наперекор солдатской дисциплине к своему былому языку простолюдина, возопил:

– Спасибо, батюшка!

Царь протянул ему руку для поцелуя – милость, в коей он не отказывал, по своему обыкновению, даже последнему мужику.

Луиза хотела было преклонить колена рядом с ефрейтором и облобызать другую руку, но император остановил ее.

– Все хорошо, – промолвил он, – вы святая и достойная женщина. Я сделал для вас все, что мог. А теперь да хранит вас Господь!

– О сир, – воскликнула Луиза, – вы для меня само воплощенное Провидение! Благодарю, благодарю! Но я-то, что я могу сделать?

– Когда будете молиться за своего ребенка, – сказал император, – помолитесь и за моих.

Он сделал прощальный жест рукой и вышел. А вернувшись домой, Луиза обнаружила там маленькую шкатулку, присланную императрицей. Там лежали 30 000 рублей.

Было решено, что Луиза завтра же выедет в Москву, где оставит своего ребенка у графини Ванинковой и ее дочерей. Я получил от Луизы позволение сопровождать ее до второй российской столицы, которую мне уже давно хотелось посетить. Луиза приказала Ивану назавтра же к восьми часам утра раздобыть экипаж.

В назначенный час он был готов. Оглядев его, я с удивлением заметил, что экипаж отменно легок и вместе с тем прочен, а в углу дверной филенки – клеймо царских конюшен. Иван воспользовался правами, данными ему императором, и взял экипаж, который показался ему лучшим.

Луиза не заставила себя ждать. Она появилась, вся сияя. Ведь еще вчера она собиралась отправиться в дорогу без средств, если потребуется, пешком, а ныне она приступала к исполнению своего плана под покровительством царя и ехала со всем комфортом, какой могла обеспечить роскошь. Карета изнутри была вся в меховой обивке: хотя снег еще не выпал, воздух уже стал холодным, особенно по ночам. Итак, мы с Луизой расположились в карете, Иван вместе с кучером уселся на облучок, и мы понеслись, как ветер.

Кто не путешествовал по России, тот понятия не имеет, что такое скорость. От Петербурга до Москвы семьсот двадцать семь верст, то есть около ста девяноста французских лье, но стоит лишь хорошо заплатить вознице, и можно одолеть это расстояние за сорок часов. Тут, однако, надо пояснить, что это значит – хорошо платить возницам в России.

Цена одной лошади – пять сантимов за четверть лье. Это составляет что-то около семи-восьми французских су за перегон. Вот и все, что доставалось владельцам лошадей, а нам даже и беспокоиться об этом не надо было, мы ведь путешествовали за счет императора.

Чаевые кучера не считались обязательными и зависели только от щедрости пассажира. Восемьдесят копеек за перегон верст в двадцать пять-тридцать (иначе говоря, шесть-семь лье) казались ему суммой столь великолепной, что, подкатывая к станции, ямщик непременно кричал еще издали: «Поберегись! С дороги! Я везу орлов!» Это означало, что он считает нужным мчаться со скоростью, присущей полету этих птиц, к разряду которых он причисляет своего блистательного седока. Если же ямщик, напротив, недоволен, а те, кого он везет, заплатили ему мало или не дали совсем ничего, тогда лошади трусят мелкой рысцой, а он, подъезжая к станции, с выразительной гримасой сообщает, что его пассажиры – всего лишь вороны.

Легко догадаться, что мы были причислены к классу орлов: наш экипаж благодаря предусмотрительности Ивана оказался настолько прочным, что с ним не случилось никакой поломки, и мы в тот же вечер прибыли в Новгород, город мощный, старинный, о котором сложена поговорка: «Пред божьей волей и великим Новгородом ничто не устоит!»

Новгород был некогда колыбелью российской монархии, его шестьдесят церквей едва вмещали колоссальное население, ныне же он встал на нашем пути, словно призрак мертвой столицы – с разрушенными стенами, пустынными улицами; так, подобием руины, он и высится на полдороге между двумя современными столицами – Петербургом и Москвой.

В Новгороде мы остановились лишь затем, чтобы поужинать, и тут же двинулись дальше. Временами на нашем пути попадались большие костры, вокруг которых толпились десять-двенадцать длиннобородых мужиков и по обе стороны тракта тянулась вереница повозок. Эти люди – местные ломовые извозчики, которые подчас за отсутствием деревень и, следовательно, постоялых дворов раскидывают лагерь на обочине дороги, спят там, завернувшись в свои тулупы, а наутро снова пускаются в путь, такие бодрые и отдохнувшие, словно провели ночь в самой удобной постели. Пока они спят, их распряженные лошади пасутся на равнине или щиплют травку в лесу, а когда развиднеется, ломовики подзывают их свистом, и те послушно возвращаются, каждая к своей повозке.

На следующий день мы проснулись в так называемой русской Швейцарии. Этот дивный край, окруженный бескрайними степями и громадными сумрачными еловыми лесами, изобилует озерами, горами и долинами, чередование которых на редкость живописно. Центром и столицей этой северной Гельвеции является Валдай, расположенный примерно в девяти сотнях лье от Петербурга. Как только наш экипаж остановился, нас тотчас окружила толпа торговок биточками, напомнивших мне тех, кто в Париже торгует удовольствиями. Только вместо немногочисленных привилегированных профессионалок, промышляющих на подступах к Тюильри, в Валдае вас атакует целая армия девиц в коротких юбках, которые, как я сильно подозреваю, сочетают со своей явной коммерцией другую, тайную и недозволенную.

Следующий после Валдая заметный город Торжок славится своим расшитым сафьяном, из которого мастерят изысканных форм сапоги и женские домашние туфельки, прелесть какие причудливые и разукрашенные с большим вкусом. За Торжком идет губернский город Тверь, там мы пересекли Волгу по мосту длиной в шестьсот футов. Это река неимоверной длины, она берет свое начало от озера Селигер и впадает в Каспийское море, пересекая всю Россию, то есть протекает по пространству, ширина которого – что-то около семисот лье. В двадцати пяти верстах от этого последнего города нас снова застала ночь; когда же наступил рассвет, мы увидели перед собой блистательные палаты и золоченые купола Москвы.