Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Я написал императору, что в момент, когда женщина, которой он соблаговолил оказать столь великодушную протекцию, садилась в карету, отправляясь в такое долгое и рискованное путешествие, я, как ее соотечественник и друг, понял, что не смею позволить ей уехать одной. Поэтому я умолял его величество простить мне решение, на которое я не мог испросить высочайшего согласия, так как оно было спонтанным. Затем я отправился к графине.

Завтрак, как нетрудно понять, прошел грустно, в молчании. Одна Луиза сияла, приближение испытаний и мысль о том, что должно за ними последовать, – все это рождало в ней некое подобие религиозного экстаза. Впрочем, меня и самого заразила ее торжественная безмятежность, и я, подобно Луизе, преисполнился надежды и веры в Бога.

Графиня и обе ее дочки спустились во двор, провожая Луизу. Карета уже ждала ее. Здесь снова разыгралась сцена прощания, еще более нежного и горестного с их стороны, еще более исполненного доверчивой покорности судьбе со стороны Луизы. Потом пришла моя очередь, она протянула мне руку, и я повел ее к карете.

– Ну, вот! – упрекнула она. – Вы даже «до свиданья» мне не скажете?

– С какой стати? – ответил я.

– Как? Ведь я уезжаю.

– Я тоже. Я еду с вами. Вручу вас графу целой и невредимой, тогда и вернусь.

Луиза сделала движение, будто хотела меня остановить, но потом, помолчав, сказала:

– Я не вправе мешать вам совершить прекрасное, святое деяние. Если вы готовы, подобно мне, ввериться воле Божьей, если вы так же полны решимости, как я, едем.

Бедная мать и две девушки плакали.

– Будьте покойны, – сказала им она, – он узнает от меня, что если вы не приехали, то лишь потому, что приехать не могли.

– О да, скажите ему это! – вскричала мать. – Скажите, что мы подавали прошение, но нам ответили, что не было примера, чтобы кому-либо оказали подобную милость. Скажите ему, что, если бы нам позволили, мы последовали бы за ним, хотя бы пришлось идти пешком, побираясь дорогой!

– Принесите, принесите мне мое дитя! – воскликнула тогда Луиза и, как ни твердо держалась до той минуты, при этих словах разразилась рыданиями. – Я хочу поцеловать его в последний раз!

Это был самый мучительный момент: ей принесли младенца, она стала покрывать его поцелуями, потом я отнял его у нее, передал графине и, запрыгнув в карету, крикнул: «Пошел!» Иван уже был на облучке. Ямщик не заставил меня повторять приказ дважды – кони рванулись вперед, и мы сквозь грохот колес по мостовой в последний раз уловили прощальные возгласы всей семьи. Десять минут спустя мы выехали из Москвы.

Я предупредил Ивана, что мы не намерены останавливаться ни днем, ни ночью, причем на сей раз нетерпение Луизы было вполне оправдано, ведь, как я уже сказал, осень выдалась дождливой, значит, оставалась возможность поспеть в Тобольск до первых снегопадов, что избавило бы нас от всех опасностей пути и позволило доехать до цели дней за пятнадцать.

Итак, мы с этой волшебной скоростью российских путешествий миновали Покров, Владимир и Ковров, а через два дня ночью добрались до Нижнего Новгорода. Там я настоял, чтобы Луиза позволила себе несколько часов отдыха, в котором она, едва успевшая оправиться от своих недугов и волнений, крайне нуждалась. Как бы ни был интересен этот город, у нас не было времени осмотреть его, и около восьми утра мы отправились дальше с той же скоростью, так что к вечеру уже прибыли в Космодемьянск. До сих пор все шло как нельзя лучше, и мы не замечали никаких примет того, что едем в Сибирь. Деревни выглядели зажиточными, в каждой имелось по несколько церквей, поселяне казались счастливыми, их дома смахивали на барские особняки, какие можно встретить в других провинциях, в каждом из этих домов царила исключительная чистота, и мы, к своему величайшему изумлению, находили там ванную комнату и даже особый столик, за которым нам подавали чай. К тому же нас всюду встречали одинаково предупредительно, с тем же благодушием, что никак нельзя было приписать воздействию императорского приказа, ведь у нас пока не возникало нужды пускать его в ход, так что все это объяснялось природной доброжелательностью русских крестьян.

Наконец дождь перестал, и порывы холодного ветра, казалось, дующего от самого Ледовитого океана, то и дело пролетали над нашими головами. Небо, тяжелое, очень плотное, словно из олова, низко нависало над нами, и Казань, куда мы вскоре прибыли, несмотря на странное выражение своей старой восточной физиономии, не могла задержать нас дольше, чем на два часа. В любых других обстоятельствах я бы испытал огромное искушение приподнять одно из покрывал, за которыми прячут лица казанские женщины, по слухам, очень красивые, но сейчас предаваться исследованиям подобного рода было бы совсем некстати: небо выглядело все более угрожающим. Иван примолк, мы теперь слышали его голос лишь в моменты, когда он каждому новому вознице твердил тем особым тоном, что не допускает возражений: «Поскорей! Поскорей!» Результатом этих настояний было то, что мы, казалось, летели над этой бескрайней равниной, и ни одна лошадь не сбавляла шага. Было очевидно, что нашему проводнику ужасно хочется оставить позади Уральские горы прежде, чем повалит снег.

Однако когда мы добрались до Перми, Луиза была так измучена, что нам волей-неволей пришлось выпросить у Ивана одну ночь передышки. Он поколебался с минуту, потом, глядя на туманное небо, которое стало еще более грозным, вздохнул:

– Да, оставайтесь. Теперь снег уж наверняка повалит, не замедлит. Пусть уж он нас лучше здесь настигнет, чем в дороге.

Сколь бы удручающим ни был этот прогноз, он не помешал мне сладко проспать всю ночь, но когда я проснулся, Иваново пророчество уже исполнилось: крыши домов Перми и ее улицы были покрыты снежным слоем толщиной в два фута.

Торопливо одевшись, я спустился вниз, чтобы обсудить с Иваном наши дальнейшие действия. Я застал его сильно обеспокоенным. Снег выпал в таком изобилии, что все дороги скрылись под его пеленой, а все лощинки занесло. Между тем мороз, достаточный, чтобы можно было пересесть на сани, еще не установился, да и тонкая ледяная корка, покрывшая реки, пока не выдерживала веса экипажей. Иван советовал подождать более надежного похолодания в Перми, но я только покачал головой, уверенный, что Луиза не согласится.

Действительно, всего через минуту она присоединилась к нам, также крайне обеспокоенная. Застав нас за обсуждением вопроса, какое решение сейчас лучше принять, она тотчас вмешалась в дискуссию, заявив, что хочет ехать. Тогда мы принялись напоминать ей обо всех трудностях, способных помешать исполнению этого замысла. Когда наши доводы иссякли, она сказала:

– Даю вам два дня. Бог, хранивший нас до сих пор, нас не оставит.