Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Стрелял же Григорий, он ранил медведя. Зверь из любопытства подошел к нашей хижине шагов на двадцать, потом, должно быть, чтобы рассмотреть получше, что у нас происходит, встал на задние лапы, тут-то Григорий и воспользовался этой удобной позой, чтобы вогнать в него пулю. Опасаясь каких-либо сюрпризов, старик тут же преспокойно перезарядил карабин: когда я подоспел, он как раз этим занимался. Я спросил, как ему кажется, попал он в медведя или нет. Он ответил, что уверен в этом.

Как только ломовики, сонно любопытствовавшие до этого, в чем же дело, узнали, что речь идет о медведе, их апатию как рукой сняло: все захотели пуститься в погоню за зверем. Но поскольку он определенно был ранен, в чем легко было убедиться при виде больших кровавых пятен, оставленных им на снегу, право на добычу здесь имел только Григорий. Поэтому его сын, парень лет двадцати пяти – двадцати шести по имени Давыдка, попросил отца разрешить ему догнать медведя и, получив такое позволение, устремился по кровавым следам. Я окликнул его, предложив захватить мой карабин, но он жестом дал мне понять, что при нем нож и топор, и этого оружия ему достаточно.

Я следил за ним, видел, как он прошел шагов пятьдесят и скрылся в темноте, нырнув в глубокий овраг, где пришлось идти согнувшись, чтобы не потерять из виду кровавые пятна. Ломовики вернулись к себе в сарай, Григорий продолжил свое дежурство, срок которого еще не закончился, я же, чувствуя, что сон пропал, остался с ним. Через несколько минут в той стороне, где исчез сын Григория, как будто послышалось глухое рычание. Отец парня тоже его услышал: ни слова не говоря, он схватил меня за локоть и сильно сжал. Через секунду-другую рычание раздалось снова, и железные пальцы Григория сомкнулись еще крепче – я это почувствовал. Минут пять было тихо, для несчастного отца эти минуты стоили, наверное, пяти столетий, потом мы услышали человеческий голос, выкрикнувший что-то. Григорий шумно вздохнул, выпустил мой локоть и, повернувшись ко мне, сказал:

– Завтра мы пообедаем получше, чем нынче. Медведь убит.

– Ох, Боже мой, Григорий, – прозвучал нежный голосок у нас за спиной, – как вы могли позволить своему сыну, одному, почти безоружному, преследовать такого зверя?

– С вашего позволения, моя прекрасная дама, – заявил Григорий с гордой усмешкой, – медведи – это нам не в новинку. На моем счету их больше пятидесяти, всю жизнь на них охочусь, и никогда мне это не приносило никаких хлопот, разве что пару царапин, о которых и говорить не стоит. С чего бы моему сыну повезло меньше, чем мне?

– Однако, – заметил я, – вы не все время были так спокойны, как сейчас. Я думал, вы мне локоть сломаете.

– А, так это ж оттого, что я по его рычанию узнал, что медведь с моим мальчиком врукопашную схватились, – отвечал он. – Это слабость моя была, ваше превосходительство, что правда, то правда. Но что вы хотите? Отец – всегда отец.

В этот момент охотник появился в том же самом месте, где я потерял его из виду, ведь он и возвращался так же, как уходил, по кровавым следам. Будто желая показать нам, что его минутная слабость прошла, Григорий не сделал ни шагу к Давыдке, я один бросился навстречу молодому человеку.

Он принес четыре медвежьих лапы, самую лакомую часть туши. Лапы предназначались нам. Остального он не смог бы дотащить: медведь весил по меньшей мере килограмм пятьсот.

При таком известии все сони до одного вмиг проснулись, и теперь было кому разделать и принести медвежью тушу. Давыдка между тем сбросил с себя овчинный тулуп, открыв плечо: оказалось, его ужасный противник нанес ему такой удар лапой, что когти пропороли мясо чуть не до кости. Однако потеря крови была небольшой – кровь на морозе почти сразу застыла. Луиза хотела промыть рану теплой водой и перевязать своим носовым платком, но раненый, покачав головой, заверил, что уже все присохло. Потом он натер плечо куском сала и, не прибегая к другим лекарственным средствам, снова накинул свою овчину. Тем не менее отец запретил ему покидать лачугу, а за медвежатиной послал шестерых ломовиков, которых сам же и отобрал.

Дежурство Григория закончилось, его сменил другой, а он вернулся в сарайчик и сел рядом с сыном. И тут я услышал рассказ молодого человека, который подробно описал старику свою схватку со зверем. Глаза Григория, увлеченного этим рассказом, сверкали, как угли. Когда парень окончил, Луиза предложила ему часть наших мехов, чтобы закутаться, но он отказался, положил голову на плечо старика и задремал.

Мы так устали, что не замедлили последовать его примеру. Проснулись около пяти часов утра: ничто больше не потревожило нашего сна.

Ломовики уже успели запрячь лошадей в половину повозок, в том числе в наши сани. Поскольку склон, ожидавший нас теперь, был менее крутым, чем вчерашний, они на сей раз рассчитывали управиться всего за два захода. Григорий снова, как и накануне, возглавлял караван, ведя нашего коренника за повод. Его сын и другой извозчик шагали впереди, щупая дорогу своими длинными пиками. Около полудня мы, хоть и не достигли вершины горы, до высшей точки перевала добрались. Пора было сделать привал, чтобы остальные повозки успели присоединиться к нам до темноты. Мы стали озираться, ища поблизости какие-нибудь деревья, но гора, насколько хватал глаз, была голой. Поэтому договорились, что вторая партия повозок привезет с собой груз дров, достаточный, чтобы не только приготовить ужин, но и всю ночь поддерживать огонь в костре.

Что касается нас, мы были в отчаянии от того, что не подумали об этом раньше, и принялись сооружать нечто наподобие шатра, воткнув в землю четыре пики и натянув сверху кусок ткани, снятый с одной из повозок. Но тут мы увидели сына Григория, приближавшегося к нам с двумя лошадьми, которые скакали размашистой рысью, везя целую груду дров. Эти славные люди позаботились о нас и, предвидя, какой долгой нам покажется ночь без огня, снабдили нас горючим. Шатер был установлен, мы, как положено, разгребли снег, сын Григория прорыл в земле яму около фута глубиной и развел в ней огонь. Когда первые бревна догорели, он до половины заполнил яму раскаленными углями, уложил сверху две лапы накануне убитого медведя, покрыл их пылающими углями сверху, как сделал бы, если бы пек картошку или каштаны. Потом он взгромоздил на это подобие печи еще одну охапку дров, которая часа через два превратилась в груду углей и пепла.

Однако, как бы ни был наш повар поглощен приготовлением ужина, он часто выглядывал в отверстие, заменяющее шатру дверь, и проверял, как обстоит с погодой. Беспокоиться и впрямь было о чем: небо затянуло тучами, в воздухе нависла душная, мрачная тишина, предвещающая на ночь какую-то перемену в атмосфере. Поэтому, как только прибыла вторая партия, извозчики сошлись на совет. Они вглядывались в небо, поднимали руки, чтобы, держа их на ветру, определить, установилось ли наконец его направление. Результат явно был неутешительным, так как к огню они вернулись подавленные и сидели, повесив носы. Не желая показать Луизе, что разделяю их беспокойство, я поручил Ивану выяснить, чего они опасаются. Возвратясь через пару минут, он сказал, что ожидается снегопад, вот они и боятся, что назавтра, кроме ураганов и обвалов, им грозит опасность сбиться с дороги, а здесь, на всем протяжении спуска, по обе стороны тракта пропасти: стоит чуть вильнуть в сторону, и смертельного исхода не избежать. Это была та опасность, которой я особенно страшился, поэтому известие не застало меня врасплох, я был к нему готов.