Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

– О! – забормотал он. – Боже, Боже мой! Вот оно, небесное воздаяние за мою невиновность, за мою неволю! Благодарю тебя, Создатель, эти два цветка у окна моей тюрьмы – твой дар!

– Поцелуйте его так же, как только что сделала я, – сказала Роза.

Корнелис задержал дыхание и чуть заметно коснулся губами цветочного лепестка. Никогда еще поцелуй женских уст, будь то даже уста Розы, не проникал в его сердце так глубоко, как это прикосновение.

Тюльпан был прекрасен, блистателен, роскошен, его стебель достигал более восемнадцати дюймов, он тянулся вверх из розетки четырех зеленых, гладких, прямых, словно острие копья, листьев, цветок же был абсолютно черным и блестел, будто выточенный из черного янтаря.

– Роза, – прохрипел Корнелис, почти запыхаясь, – Роза, больше нельзя терять ни минуты! Надо писать письмо.

– Оно уже написано, мой возлюбленный Корнелис, – сказала девушка.

– Правда?

– Пока тюльпан расцветал, я писала, так как не хотела, чтобы хоть одно мгновение было упущено. Вот письмо, и скажите мне, так ли оно написано.

Корнелис взял листок и стал читать, заметив мимоходом, что с тех пор как он получил от Розы маленькую записочку, его ученица добилась новых успехов в почерке и стиле:

«Господин председатель!

Черный тюльпан готов распуститься, возможно, минут через десять. Как только он расцветет, я снаряжу к вам посланца, чтобы просить вас собственной персоной посетить крепость Левештейн. Я дочь тюремщика Грифиуса, почти такая же пленница, как узники моего отца. Вот почему я не могу сама доставить вам это чудо и вынуждена умолять вас приехать лично.

Я хочу, чтобы его назвали «Rosa Barlænsis».

Он только что раскрылся, и он совершенно черный…

Приезжайте, господин председатель, приезжайте!

Имею честь быть вашей покорной слугой.

Роза Грифиус».

– Хорошо, дорогая Роза, отлично. Письмо составлено чудесно. Я бы не сумел написать это с такой простотой. На съезде цветоводов вы дадите все пояснения, каких от вас потребуют. Пусть узнают, как создавался тюльпан, скольких забот, бессонных ночей, страхов он нам стоил. Но сейчас, Роза, не теряйте ни одного мгновения. Посланец! Нужен посланец!

– Как зовут председателя?

– Дайте письмо, я напишу адрес. О, это персона весьма известная: господин ван Херисен, бургомистр Харлема… Ну же, Роза, давайте его сюда.

И Корнелис дрожащей рукой вывел на листке:

«Господину Петерсу ван Херисену, бургомистру и председателю Общества цветоводов Харлема».

– А теперь идите, Роза, не мешкайте, и положимся на милость Божию, которая до сей поры так хранила нас.

Этим бедным молодым людям сейчас и впрямь позарез нужно было покровительство Господне. Никогда еще беда не подступала к ним так близко, как в этот час, когда им казалось, что их счастье надежно.

Мы не сомневаемся в сообразительности нашего читателя настолько, чтобы допустить, что он не узнал в Якобе нашего давнишнего друга, точнее, недруга – Исаака Бокстеля.

Читатель уже, видимо, догадался, что Бокстель последовал из тюрьмы Бюйтенхофа в Левештейн за предметом своей любви и ненависти, иначе говоря, за черным тюльпаном и Корнелисом ван Берле.

Здесь зависть помогла ему если не открыть, то по меньшей мере заподозрить то, чего бы никогда не угадал ни один смертный, кроме тюльпановода, причем тюльпановода-завистника, а именно – существование дочерних луковиц и честолюбивые замыслы узника.

Мы убедились, что под именем Якоба он преуспел больше, чем Исаака: ему удалось завязать дружбу с Грифиусом, для завоевания и сохранения расположения нового приятеля вот уже несколько месяцев спаивал его лучшей можжевеловой водкой, какую когда-либо производили от Текстеля до Антверпена. Хотя старый Грифиус был весьма недоверчив, он усыпил его подозрительность, внушив ему, будто он стремится к браку с Розой.

Льстя его отцовскому тщеславию, он вместе с тем умело потворствовал его инстинктам сторожевого пса, подогревал бдительность тюремщика, в самых зловещих красках расписывая ученого узника, сидевшего у Грифиуса под замком: по словам мнимого Якоба, Корнелис заключил союз с сатаной, чтобы вредить его высочеству принцу Оранскому.

Он и с Розой сперва умудрился поладить: не то чтобы внушил симпатию – мингер Якоб никогда ей не нравился, но его заверения в безумной страсти и предложения руки поначалу развеяли все ее подозрения.

Мы помним, как он неосторожно выследил Розу в саду, заставив призадуматься юную особу, а потом и Корнелиса, с его инстинктивными опасениями, так что молодые люди стали остерегаться его.

Особенно насторожила узника вспышка бешеного гнева – читатель, должно быть, это помнит, – которую Якоб не смог сдержать, услышав, что Грифиус раздавил луковицу.

Его ярость при таком известии была тем сильнее, что Бокстель, хоть и предполагал, что у Корнелиса припрятана вторая луковка, отнюдь не был в этом уверен.

Тогда-то он и стал шпионить за Розой, крался по пятам не только в саду, но и в тюремных коридорах. Но коль скоро в этих случаях он следовал за ней в потемках и босиком, никто не видел его и не слышал, исключая тот единственный раз, когда Розе почудилось, будто некто, словно тень, прошмыгнул по лестнице.

Но было уже поздно: Бокстель успел узнать со слов самого узника о существовании второй луковицы.

Обманувшись уловкой Розы, притворившейся, будто сажает ее на грядку, он убедился, что эта маленькая комедия была разыграна с целью заставить его выдать себя. После этого он стал действовать еще осторожнее, пустил в ход все ухищрения своего изобретательного ума, чтобы, продолжая свои наблюдения, самому избежать слежки. От него не укрылось, когда Роза перетащила из родительской кухни к себе в комнату большой фаянсовый горшок.

Он видел, как она, не жалея воды, смывала грязь со своих прекрасных рук после того как готовила для тюльпана наилучшую почвенную смесь.

В конце концов Бокстель снял на чердаке комнатушку, расположенную прямо напротив Розиного окна, достаточно далеко, чтобы не обнаружить себя, но достаточно близко, чтобы и здесь, в Левештейне, при помощи своей подзорной трубы следить за всем, что происходит в комнате девушки, как ранее следил в Дордрехте за сушильней Корнелиса.

Когда он расположился на своем чердаке, у него уже через трое суток не оставалось сомнений.

С раннего утра, чуть только всходило солнце, фаянсовый горшок выставлялся на подоконник, и сама Роза, подобно красавицам с полотен Мириса и Метсю, появлялась у окна в обрамлении зеленеющих виноградных ветвей и жимолости.

На фаянсовый горшок Роза смотрела такими глазами, что у Бокстеля не оставалось никаких сомнений относительно истинной ценности того, что в нем произрастало. Итак, в этом горшке находилась вторая луковица, последняя надежда узника.