Зиновий Давыдов - Беруны.

Тимофеич перебрался вниз и стал у кормила. Высокий берег дико вздымался впереди, и тучи чаек носились в разные стороны с истошным криком. Они кружились над судном, потом мчались обратно к берегу, неся туда, на птичьи свои базары, весть о приходе корабля из-за моря. А Малый Берун выпятил навстречу китоловам свои страшные ребра и распластался в океане, как издыхающий верблюд.

Лодья вошла в губовину под усилившуюся пушечную пальбу. Точно эскадра возвращалась из вражеских вод, возвещая об одержанной победе. Но лодья, наоборот, искала защиты у Малого Беруна, а кормщик не мог подвести её даже к берегу, потому что вся почти губовина была забита льдом. Льдины кружились, как в омуте, шли друг другу навстречу, с треском сшибались и со звоном опять расходились в разные стороны. Тимофеич глянул назад и ахнул: вход в губовину, только что свободный и чистый, был теперь забит льдом, и ледяные курганы вздымались там, как новодвинские бастионы. И горели они зелеными, синими и красными огнями, словно разноцветные фонарики были тысячами развешаны по выступам и бойницам. Лодейники тоже обернулись назад и молча глядели, как щедро бросает низкое солнце в губовину свои блистающие самоцветы и как напирает с моря пламенеющий на солнце лёд, заграждая – не навсегда ли? – все выходы и входы.

Скрипели мачты, чайки кричали, и беспрестанно трещали льдины, громоздясь друг на друга. Но Тимофеич всё же продвинул лодью к берегу поближе. Здесь в черной воде тесно плавал большими глыбами прозрачный лед, синий яснец, и здесь Тимофеич крикнул Степану отдать якорь.

Лед сомкнулся у входа в губовину, но он может и разойтись. Если в ночь переменится ветер, он очистит губовину, и тогда Тимофеич выведет из ловушки и людей и корабль. А сейчас пусть отдохнут работники, промаявшиеся с парусами и за рулем и с расползшимися по всему мурью бочками напролет целые сутки.

Быстро погасли на льдинах огни, словно там задул кто-то разноцветные фонарики, и понемногу умолкли на ледяных бастионах пушечные салюты. Лодья стояла на якоре, а вокруг, по всей губовине, бежали по льду черными змеями протоки и узкие промоины. За ночь выпал снежок, и яснец не играл, как вчера, синими яхонтами, а покрылся точно голубоватым мохом.

Лодейники крепко спали в мурье, нагретой человечьим теплом. Не спалось только Тимофеичу, да ворочался возле него с боку на бок Федор. Тимофеич несколько раз надевал, вздыхая и кряхтя, свою заношенную сибирку и поднимался наверх. Поглядев на вход в губовину, крепко заколоченный льдом, и пожевав по привычке губами, старик лез назад под палубу, где пытался заснуть на своей постели из набросанных одна на другую оленьих шкур. Но сон не шел к нему, как не шел больше и к проснувшемуся Федору, который лежал на спине с широко раскрытыми глазами. Этому тихому человеку, столь неожиданно и странно обиженному судьбой, часто снились по ночам тяжелые сны. Он просыпался среди ночи и не засыпал больше, а лежал с открытыми глазами, медленно перебирая в памяти события своей удивительной жизни.

Тимофеич толкнул его в бок. Федор посмотрел на старика.

– Чего тебе, Тимофеич?

– Вот то-то и чего, Федя... Плохо нам теперь выходит, Федя.

– Плохо?

– Да уж чего хуже! Не вылезть нам из этой губовины, пропади она совсем. Об эту пору да в этих местах уж как стал лед, так и стоять ему до будущего лета, до теплых, значит, ветров. Вот те, Федяй, да с мёдом каравай! Тут тебе, Федя, выходит и зимовье. – Тимофеич пожевал губами и повторил: – Тут тебе, значит, и зимовье, Федяй.

Федор лежал молча, по-прежнему уставившись в темный угол, где смутно горбились набитые китовым салом бочки.

– На острову здесь, – продолжал хрипеть Тимофеич, – годов с десять назад зимовали наши мезенцы: Баланина Петра сын да Симаков Елисей и работников с ними архангелогородских человек семь. Они и избу промысловую тут поставили, от берега верстах в пяти. Крепкая изба, – что ей сделается? Они её всю по бревнышку из Мезени на раньшине [22] Раньшина – небольшое мореходное двухмачтовое судно с высокими бортами. переплавили. Сходим заутра, Федя, разберемся. Цела изба... Ошкуи не растащат... Сходим, Федя! И Степана с собой возьмем. А?..

– Сходим, Тимофеич.

– И то ладно! А теперь спи. Сходим заутра.

Тимофеич подвернул под тулуп ноги и натянул сибирку на озябший нос. Он ещё пыхтел, фыркал и вздыхал под сибиркой, но потом стал храпеть самым мудреным, только ему свойственным манером.

Федор же так и не сомкнул больше глаз. Он лежал долго и смотрел, как едкий свет режет по швам рассохшуюся в углу палубу; потом разбудил Тимофеича и Степана, и они стали собираться в дорогу.

Лодейники просыпались один за другим, громко зевали и разминали затекшие за ночь спины. Было зябко выбираться из-под армяков и полушубков и лезть по крутой лесенке наверх, где серое небо низким колоколом прикрыло и лодью, и губовину, и всю незнакомую округу. Волна не била больше в борты корабля, к которым прирос запушенный легким снежком яснец. Только под носом лодьи, где в черной, как чернила, воде лежал со вчерашнего дня корабельный якорь, жутко темнела большая продолговатая промоина.

Ванюшка не хотел оставаться на корабле и просился на остров. Он, в свои двенадцать лет, не раз огибал в промысловых судах Кольский берег, но никогда ещё не ходил так далёко. Мальчик приставал к Тимофеичу, пока тот укладывал в кожаный мешок засохшую ржаную лепешку, солонину в котелке, порох, пузырь с табаком, трубку, кремень и огниво. Тимофеич возился над мешком, прикидываясь, что не слышит Ванюшкиного хныканья, а потом стал на него цыкать и гнать от себя. Но Ванюшка не унимался – возьми да возьми! – и Тимофеич стал сердито завязывать ему на шее теплый платок и заправлять на нём заячий полушубок.

Было решено, что все четверо, если найдут избу, заночуют на острове и вернутся на другой день на судно, чтобы здесь сообща уже поразмыслить о дальнейшем.

Капитон спустил им с лодьи доску с зарубками, и по ней все четверо – Тимофеич, Федор, Степан и Ванюшка – слезли на лёд.

Первым побежал Степан прыгать с льдины на льдину, а за ним через промоины и трещины стал воробьем скакать Ванюшка. Федор размахивал руками, как ветряк крыльями, потому что лед был зыбкий и скользкий, лед едва был прикрыт неверным снежком и уходил под ногами в воду. Не надо было мешкать на льдине, пока она оседала под путниками вниз, а скорее перебираться на другую. Федор как-то упустил время и стал уходить в воду вместе с ледяным поплавком, на который он прыгнул. Не опомнился он, как уже был в воде по пояс. Тимофеич протянул ему руку и помог снова выбраться на лед.