Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)

– Рабби Иехуда Лива бен Бецалель, – торжественно произнес он. – Это величайший раввин, философ и ученый. Владел тайнами Каббалы. Он вылепил из глины человека – Голема. Вложил ему в рот табличку с тайным именем Бога, которое нигде в Святых книгах не упоминается и которое можно вычислить, лишь обладая высокой мудростью, – тут Исроэль, явно подражая отцу, поднял кверху указательный палец, возвысив голос, и его зеленые глаза загорелись восхищением, – и человек ожил. Каждый вечер раввин вынимал табличку изо рта Голема, но однажды забыл, и Голем начал бунтовать.

– Дальше я знаю, – задумчиво прервал объяснение Кароль.

– Ну вот видишь, значит, ты не все забыл, – обрадовался Исроэль. От радости он даже подпрыгнул. – Я прав, прав! Ты все вспомнишь!

Кароль хотел сказать, что просто знаком с романом Густава Майринка «Голем», но вовремя спохватился.

– Пойдем, – потянул его за руку Исроэль. Они прошли в дальний угол кладбища и остановились. Искривившаяся ветка дерева одиноко качалась, почти задевая простой серый, наклонившийся камень. Тоскливо, как в подвале, пахло влажной землей.

– Ну, – поторопил Кароль, которому эта нелепая прогулка уже порядком надоела, неожиданно притихшего и погрустневшего юношу, – что это ты вдруг замолчал?

Исроэль кивнул головой в сторону камня:

– Наш старший брат.

Кароль медленно повернул голову к надгробию, прочитал даты, спросил:

– Ему был всего год. Он что, болел?

– Нет, – отрицательно покачал головой Исроэль, неприятно впиваясь глазами в лицо Кароля, – его убили во время погрома. – И, видимо не найдя в лице брата ни искры промелькнувших воспоминаний, безнадежно устало закончил: – Вырвали у мамы из рук и… выбросили в окно.

У Кароля защемило сердце.

– Все, хватит, – грубее, чем хотел, сказал он, – уйдем отсюда.

Покинув тишину и прохладу кладбища, молодые люди не спеша двинулись по кварталу. Улицы квартала не были прямыми. Они петляли, неожиданно заворачивали, пересекались, образуя маленькие площади, соединялись проулками и проходами. Сущий лабиринт.

Философская грусть, которая овладевает нами на любом кладбище, затем хождение по убогим улочкам гетто привели Кароля в далеко не радужное настроение. Он совсем приуныл, в задумчивости крутил на пальце кольцо, все более склоняясь к решению его распилить.

Почти на всех улицах вторые этажи выступали над первыми, но в этом выкрашенном желтой краской деревянном доме второй этаж выбежал так далеко, словно хотел прижаться к балконам на противоположной стороне улицы.

И благоразумный хозяин подставил под безобразно выскочивший этаж два толстых, грубо обтесанных столба.

С интересом разглядывая это довольно уродливое произведение средневекового домостроения, Кароль остановился, раздумывая, а не опасно ли проходить под повисшим этажом и выдержат ли столбы.

И тут темно-коричневая дверь нелепого дома открылась и из нее на улицу неторопливо вышла женщина с приветливо улыбающимся лицом. На головном покрывале женщины, скрывающем волосы, были нашиты две полоски – белая и голубая. В руках она держала плетеную корзинку, с какой ходили за покупками.

А следом за женщиной легкой птичкой, чуть взметнув кружевные юбки, выпорхнула Сара.

И мир вокруг Кароля в тот же миг поменялся. Нелепый дом словно посветлел и стал казаться даже интересным. Испарился преследующий Кароля затхлый запах кладбища. В воздухе поплыл аромат фиалок. Исчезло намерение распилить кольцо. Зачем? Для чего? В общем, забыв обо всем на свете, Кароль смотрел в тонкое лицо, светившееся матовой бледностью, в большие глаза с приподнятыми, как у лани, к вискам уголками и молчал.

Глаза девушки казались теплым бархатом, когда она опускала густые ресницы, или сверкающими агатами, когда Сара доверчиво распахивала их навстречу говорящему. Ее юное лицо было полно нежной ласковости, трепетной доверчивости и необыкновенной чарующей женственности.

В руках у девушки была книга в немного потертом кожаном переплете. Исроэль тут же потянулся к книге, стал перелистывать тяжелые страницы, что-то говорить о достоинствах поэта. Разговаривая, Сара изредка смотрела на Кароля своими яркими глазами, словно приглашая принять участие в беседе. Но Кароль упорно молчал, не сводя с девушки глаз.

«Я офицер или подросток? – негодовал он на себя. – Почему я так теряюсь в присутствии этой девушки, почти девочки, ведь ей вряд ли больше пятнадцати? Мой бог! Да я влюблен».

Наконец, решив, что молчать невежливо, он заставил себя открыть рот и выговорил пылко, но не совсем к месту:

– Ты не только прекрасна, но еще и умна.

Наступило молчание. Мама чуть недоуменно подняла брови. Исроэль застыл на полуслове с открытым ртом. Кароль почувствовал, что глупо краснеет, и подумал: «Откуда я знаю, что говорили невестам в семнадцатом веке?»

И тут Сара показала, что она не только красива, умна, но обладает еще и чуткостью. Мягко улыбнувшись, она пришла на помощь:

– Мне показалось, Кароль, что ты, задумавшись, не слышал, о чем мы говорили. Позволь уточнить: речь шла о Моше бен Эзра. Помнится, ты восхищался им.

– Я? – спросил Кароль, и глаза его заметались. Он в жизни не слышал это имя.

– Кароль очень высоко ценит, – быстро вмешался Исроэль и добавил с объясняющим нажимом в голосе: – Этого замечательного поэта двенадцатого века.

– Двенадцатого?! – ужаснулся Кароль. – Ну да, ценю, – поспешно-покорно проговорил он.

Чуть изумленно улыбаясь, Сара быстро взглянула на Кароля.

– Прошлый раз ты прочел мне вот это. – Сара чуть наклонила вниз голову, вспоминая, затем взмахнула ресницами, устремила взгляд вдаль и прочла напевно и грустно:

«Я это читал?!» – вопрос был готов слететь у Кароля с языка, но он вовремя его прикусил. Когда, распрощавшись, Сара с матерью пошли вдоль улицы, Кароль все стоял, все смотрел вслед легкой фигурке.

– Вечно эти поэты в печали, – проворчал он, показывая свое полное пренебрежение поэзией.

– Моше бен Эзра было о чем страдать, – не принял легкого тона Исроэль. – Когда его дом в Андалусии разгромили, он отправился странствовать по Испании, одинокий и бесприютный, тоскуя по потерянной возлюбленной.

«Они, наверное, впитывают понятия „погром“ и „изгнание“ с молоком матери», – неожиданно для себя подумал Кароль.

После ужина Кароль постарался незаметно выскользнуть из дома. Если слово «незаметно» вообще подходит к жизни в еврейском квартале. Тихо двигаясь вдоль улиц, неярко освещенных редкими масляными фонарями, и даже радуясь темноте, он дошел до дома Сары и, прислонившись к стене на противоположной стороне, с трепетом взирал на этот дом, на темные окна.