Иван Дроздов - Дубинушка

— Купишь хлеба, масла и сахару. Гостей кормить надо.

Дядя Ваня приехал в станицу недавно. Заявился в форме генерала авиации со множеством орденов и Золотой Звездой Героя России. Он был свой, станичный, родился тут вскоре после войны, после школы уехал учиться на лётчика и лишь изредка, в летние месяцы, появлялся в родительском доме и всеми днями пропадал на Быстрой, рыбалил. Летал он на вертолёте, воевал в Афганистане, и станичники знали, что земляк их совершал подвиги, получал боевые награды. Его назначили командиром вертолётного полка. Знали так же, что когда он стал генералом, то получил должность в Москве. Дети писали ему письма, просили фотографии для школьного музея, где собирались сведения о выдающихся земляках. И все в станице были удивлены, когда генерал с женой приехал в опустевший родительский дом и стал его отстраивать. Казакам, бывшим своим товарищам, сказал: «Не хочу жить в Москве. Там всё загажено машинами и кавказскими торгашами. Приехал умирать в родную станицу». Переоделся в штатское, часто приходил к магазину, где по утрам собирались казаки, но, увидев, как они много пьют, сказал однажды: «Я этим зельем отравлять себя не стану», и с тех пор в магазин приходил только за продуктами. Надеялся, что деревенский климат поможет его супруге, которая страдала болезнью сердца и не поднималась с постели. Но вот она умерла, и генерал ещё реже появлялся у магазина, и на рыбалку не ездил, а всё больше копался в огороде и почти ни с кем не общался. Смерть жены его подкосила. После внезапной демобилизации, — по сути дела, это было несправедливое увольнение из армии в расцвете сил: ему недавно исполнилось пятьдесят, — он долго не мог прийти в себя, а тут судьба наносит и второй удар. Генерал обмяк, потерял сон, — мрачные, тревожные думы лезли в голову. Никогда он не испытывал такого состояния и не знал, что такое с человеком бывает. И, чтобы как-то развеяться, работал на огороде, выкопал погреб, обложил его кирпичами, от пола и до верха наделал удобные полочки. Как-то заметил, что на усадьбу к нему заглядывает соседский паренёк. Поманил его, спросил:

— Как тебя зовут?

— Василий.

— Хорошее у тебя имя. А меня зовут Иваном. Иван да Василий — главные русские имена. Ты понимаешь в этом что-нибудь?

— В чём?

— Ну, в том, что мы русские?

— А как же! — обиделся Василий. — Цыган, к примеру, он и есть цыган. Кавказец тоже другой человек. А я казак, значит, русский. Это каждому понятно.

Подумав, пояснил:

— У нас в станице живут двое, — так и за версту увидишь, что не наши это люди. Они и ходят не по-людски — так, будто по горам лазают; тяжело им, значит, по ровной земле себя носить. Шкрябают ботинками, ровно старики столетние.

— А ты видел… стариков столетних?

— Нет, не видел. Раньше, говорят, у нас в станице стариков много было, но потом казаки стали пить, — будто вначале Хрущёв, а потом и Брежнев водку нам по машине в день велели привозить. Казаки-то и скукожились.

— Ну, вот — столетних не видел, а говоришь. Ход у этих кавказцев такой же, как и у нас. Но если, скажем, тебя с ними сравнить, тут они, конечно, проиграют. Потому как шаг у тебя и совсем лёгкий, будто летишь над землёй. А ты скажи на милость, откуда это ты такой гордости за свою национальность набрался? В школе тебе разве не говорили, что все люди равны между собой? И даже те, что живут в Африке — они тоже, как мы, по облику божьему сотворены. Только цветом другие — чёрные они.

— Про Африку не знаю — не был там, а вот слышал, как наши казаки, которые по утрам к магазину приходят, говорили: «Мы, дончаки, народ смелый и скроены на особицу: власти над собой не терпим».

— Ну, вот, это хорошо, что ты так здорово всё понимаешь. Для человека это самое главное — понимать своё место на земле. Тогда он и на всех других людей, и на все события в мире будет смотреть открытыми глазами.

Растворил калитку, пригласил парня и показал ему только что отделанный погреб. Василий одобрительно качал головой. Сказал:

— У нас тоже есть погреб. Как-нибудь заходите, покажу.

Так они познакомились. Генерал стал ходить к соседям. Василий показывал, как надо сеять перец, тыкву, ловко и умело обрезал кусты смородины. Генерал удивлялся таким знаниям и умению мальчонки, говорил ему, что с его способностями он может стать большим учёным, инженером, а если захочет летать, то и полететь в космос.

Василию было лестно слушать похвалы генерала, и он ещё больше старался. И перед всеми станичными ребятами очень гордился своей дружбой с таким большим человеком.

Над полынной и чебречной степью уж замелькали розоватые блики рассвета, когда Иван Дмитриевич вышел из дома Василька, и, зачарованный видением зарождающегося дня, остановился у края оврага, начинающегося сразу за окнами комнаты, в которой спали залетевшие невесть откуда новые друзья Василька. Как-то вдруг он с физически ощутимой явью подумал о себе, о том, что и он теперь остался таким же сиротой, как эти ребята, но лишь с той разницей, что у них впереди целая жизнь, а у него она на излёте, словно кумулятивная ракета, пущенная наугад и не нашедшая для себя цели.

Его дом тоже стоит на краю оврага. Он старый, весь оплесневел, огруз, но стоит крепко, как боксёр, пропустивший удары в голову и под сердце, — покачнулся, но не упал, и даже не подкосился в коленях; стоит и смотрит орлиным взором, высматривая, куда бы нанести свой коронный удар. Дом построил сто лет назад его прадед Пантелей Сазонтович, и ставил он его вдалеке от оврага, но за сто лет много воды утекло по оврагу, и эта вода подмыла землю, углубила и расширила овраг, и его клыкастые и ротастые берега подошли близко к домам генерала и Василька.

Иван Дмитриевич взошёл на взлобок и отсюда увидел три машины, бежавшие по краю станицы и свернувшие к недавно законченному и обставленному мебелью дому Шомполорадзе. Но вдруг задняя машина остановилась, и из неё вышла тёмная фигурка человека с посохом и быстро направилась к дому генерала. Машины скрылись, а человек шёл быстро. Это была женщина во всём чёрном. И даже капот на голове был чёрный. Монахиня! Вот только посох… Она не по-женски размашисто выбрасывала его вперед и так же не по-женски широко шагала. И вот она увидела генерала. И скорым шагом направилась к нему.

Бывают чудеса на свете, но такого чуда, и в такую ночь, когда и без того произошло два волнующих события: только что догорел дом Евгения, которого с детства знал и любил Иван Дмитриевич, и нежданное явление осиротевших ребят. А тут ещё и это…

— Товарищ генерал! Вы меня не узнаёте?..

— Голос знакомый, но — монахиня?..

— Я, товарищ генерал, я, Борис Иванович Простаков, собственной персоной, а этот маскарад… Вы же знаете, как меня пасёт охрана. Давно уже приобрёл эту робу. Задумал посетить могилу мамы; вспомнил, что вы уехали в свою родную Каслинскую, а до неё рукой подать из Волгограда. Ну, и проделал маскарад с переодеванием. Пусть теперь думают, что меня из купе вагона выкрали агенты Скотланд-Ярда. Зовите в дом. Если не прогоните, побуду у вас день-другой.