Далия Трускиновская - Рижский редут

И я, поняв, что зря трачу время, побрел прямиком по Малой Зюндерштрассе к Большой. Там мне повезло, маленькая дверца оказалась открыта. Я спустился вниз, отыскал скамью, улегся и заснул.

Это было лучшее, что я мог сделать в таком состоянии.

Меня разбудила добрая девка. Перед этим она же накрыла меня своим покрывалом. Был уже вечер. Я поблагодарил ее и прошел в погребок. Есть мне, разумеется, не хотелось, и пиво тоже в глотку не лезло. А хотелось, чтобы добрый ангел вывернул меня наизнанку, хорошенько промыл и прополоскал, а затем внедрил в голову мою решительный запрет на кровяную колбасу с перловой крупой.

Я спросил для приличия каких-то блинчиков, не имея намерения их есть. Но Бессмертный все не шел и не шел, я стал отщипывать понемногу поджаристые края, и вскоре от блинчиков осталась одна пустая тарелка.

Когда пришел Бессмертный, мне было крепко не по себе.

Я не обжора, в еде обычно непривередлив и соблюдаю умеренность. Но тут просто черт попутал. Видимо, раз в жизни нужно и это испытать.

– Что с вами? – спросил сержант.

– Кажется, я отравился…

– Вас отравили? – несколько забеспокоившись, переспросил он.

– Нет, я сам, кровяной колбасой…

– Как это произошло?

– Сам не ведаю.

– Немедленно в лазарет!

Я хотел было воспротивиться, но вдруг сообразил: если Бессмертный проведет меня в Цитадель, то мне уже не придется заботиться о ночлеге!

Мы выбрались из погребка, в лицо мне повеяло прохладой, и это удивительным образом сказалось на самочувствии.

– Где это произошло? – спросил Бессмертный.

– В «Лавровом венке».

– Вас там, статочно, опознали. Больше там не появляйтесь.

– Но кому и для чего меня травить? – спросил я, в тот миг совершенно позабыв о трех огромных кругах колбасы.

Вдруг меня осенило – ведь есть же загадочная связь между «Лавровым венком» и театром, где окопались лазутчики! И я, разволновавшись, стал рассказывать о своей беседе с будочником.

Бессмертный слушал очень внимательно. Затем, когда я дошел до внезапного пробуждения своих воспоминаний, даже пошел рядом со мной как-то боком, заглядывая мне в лицо.

– Стало быть, красавчик-поляк по прозванию Жилинский? – уточнил он.

– Да, Бессмертный. Верите ли, мой разговор с Анхен совершенно ожил в памяти…

– Случаются же чудеса на свете… хотя и вопреки всякой логике… Жилинский, говорите?

– Да, и теперь я, кажется могу восстановить события… Да куда вы так несетесь, Бессмертный?..

Я впервые в жизни понял, каково живется тучным старцам, вынужденным шествовать медленно и торжественно, с пыхтением на каждом шаге. После чего дал себе слово, что никогда таким страдальцем не сделаюсь.

Впрочем, когда мы дошли до Цитадели, мне вроде бы полегчало.

Я полагал, что Бессмертный, доставив меня в лазарет, тут же призовет ко мне какого ни есть доктора, но он по дороге вовсе забыл о моем отравлении или же решил, что сперва – дело, а здоровье мое может подождать.

– Стойте за дверью, – сказал он мне. – Как только я громко произнесу «Вот вам доказательство», вы тут же войдете.

– Что вы задумали?

– Увидите. Вас ждет любопытное зрелище.

Сержант вошел в дверь и прикрыл ее за собой, оставив меня в коридоре, где даже не было стула. Зато у двери одной комнаты стоял солдат с ружьем.

Цитадель возвели более сотни лет назад, еще при владычестве шведов, и впоследствии заботливо достраивали и усовершенствовали. Сейчас все строения внутри нее были каменные, улицы – по рижским меркам широкие и даже прямые. Я в мирное время бывал там редко, разве что ходил в Петропавловский собор. А где расположен маленький лазарет, даже и не знал до того дня, когда Бессмертный меня туда привел. В нем не было бесконечного коридора, как в сгоревшем гарнизонном лазарете, не так благоухало медицинскими снадобьями. Вот только стоять и ждать, не зная, что затеял Бессмертный, и косясь на сурового солдата, оказалось скучновато.

Наконец он произнес по-немецки роковые слова, и я бодро вошел.

Эмилия, лежавшая на постели, вскрикнула.

– Ну вот, сударыня, человек, который сам слышал от Анны Либман имя любовника Катрины Бюлов и может пересказать вам подробности их сожительства, – сказал Бессмертный. – Поскольку Жилинский, которого вы так отважно пытаетесь выгородить, преступник, то господин Морозов, случайно сделавшись свидетелем некоторых его безобразий, по поручению господина Розена, помощника начальника военной полиции нашей армии, ищет этого человека. Итак, я готов повторить свои вопросы…

Эмилия смотрела на меня с ужасом. Я понимаю, что борода светского человека не красит, да и наряд мой был страшноват, однако не настолько, чтобы вытаращить глаза и лишиться дара речи.

Сейчас, когда ей перестали давать опиумную настойку, раненое плечо ее, видать, порядком беспокоило – вид она имела измученный. Если раньше Эмилии можно было дать не более двадцати восьми лет, особенно если ей удавалось удачно нарумяниться, то теперь – не менее тридцати пяти.

– Итак, что вы сказали частному приставу Вейде, когда он допрашивал всех членов вашего семейства о том, где была в тот вечер Анна Либман? Советую вам наконец сказать правду. Почему? Потому, что вот стоит человек, который точно знает, что Анны Либман в его комнате вечером не было. Так, Морозов?

– Так. Я запер комнату на ключ и ушел, а фрау Либман вернулась в свое жилище.

– Что вы сказали частному приставу? – Бессмертный говорил спокойно и всем видом показывал, что не отстанет, пока не узнает правды, пусть бы ему для этого пришлось допрашивать раненую и страдающую женщину всю ночь.

– Я сказала лишь то, что в нашем доме Анны не было… остальное он вообразил сам…

– Полагаю, это ложь. Вы сделали все возможное, чтобы он понял – Анна Либман провела вечер в комнате господина Морозова, где в конце концов с ним поссорилась и была им же убита. Что именно вы сказали, фрейлен Штейнфельд?

Эмилия откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Весьма наивно, – сказал на это Бессмертный. – Почему? Потому что у дамы, потерявшей сознание, не только бледнеет лицо, но и синеют губы. Учитесь, Морозов, пока я жив.

Эмилия открыла глаза.

Я должен был бы по-христиански пожалеть ее, но ничего не получалось – она ведь едва не отправила меня на каторгу. Не сердцем, а умом я понимал, что она нуждается в жалости. Бессмертный без малейшего угрызения совести пользовался ее беспомощным положением. Я едва не вступился за Эмилию, я даже сделал шаг вперед, но сержант прекрасно понял мои побуждения.

– Будет вам, Морозов. Она не дитя, провалившееся в медвежью берлогу. Она – пожилая особа, которая отвечает за свои поступки. Когда она однажды помрет, ее положение будет еще более тяжким. Господь спросит за все и спросит более строго, чем мы. Так что пусть задумается об этом.