Дмитрий Агалаков - Полет орлицы

Именно теперь о ней вспоминали чаще, чем прежде.

Все в том же 1432 году с войском границу нейтрального герцогства Савойского перешел Рауль де Гокур. У него был тайное поручение — подойти к Аннеси, угрожая столице, а затем продвинуться до Ущелья Гордеца, где стоял неприступный замок Монротье. Но англо-бургундская коалиция была еще сильна, и де Гокуру пришлось вернуться назад…

Наступил 1433 год, и французы узнали, что англичане вновь, как и раньше, собирают войска на своем враждебном острове, чтобы переправиться через Ла-Манш и дать решающую битву. Теперь все зависело от одного человека — короля Франции. Но рядом с ним, прикладывая титанические усилия для восстановления былого влияния и вновь заговорив о примиренческой политике, стоял вездесущий первый министр.

— А теперь скажи мне, Карл, чем тебе помог твой осторожный Ла Тремуй? — в один из осенних вечеров 1433 года в Шиноне вопрошала у зятя Иоланда Арагонская. — Ведь именно за хваленую осторожность ты так полюбил его, разве нет? — Королева четырех королевств была точно скала — незыблема и неприступна. — Что же он сделал для тебя и для королевства Французского?

Карл Валуа ненавидел, когда его припирали к стенке. Тем не менее Дева Жанна, для всех оставшаяся в памяти грозным призраком-победителем, все чаще противопоставлялась змееподобному Ла Тремую. Тенью ползущему за королем, проникающему в его мысли, сердце; вновь пытавшемуся отвоевать потерянные позиции.

— Я бы не хотел сейчас об этом говорить, — раздраженно откликнулся Карл.

— Нет? А когда — завтра? К тому времени, когда эта змея уже побывает в твоих покоях, всех оболжет и обвинит, а сама останется чистой, как агнец? Я согласна, Жанна была чересчур горяча и неуправляема, но ее можно понять, ведь она — принцесса, удачливый полководец, общая любимица. Жанна могла позволить себе несдержанность, излишнюю пылкость, даже грубость по отношению к монарху.

— Я давно простил ее, матушка!

— Надеюсь, это она простила нас! На радость Тремую, ты посадил Афину Палладу на цепь у своего трона. Тремуй что есть силы отговаривал тебя идти на Реймс, он увещевал, что это невозможно! А поход в народе уже окрестили «бескровным». Ворота сами распахивались перед тобой. Соберись ты идти на Реймс месяцем позже, пришлось бы брать каждую крепость на пути к нему штурмом! Разве я не права?

— Вы правы, матушка. И что же дальше?

— Потом был Париж. Ла Тремуй доказывал, что Париж для тебя недоступен! Хотя он сдался бы при первом звуке твоих боевых труб. В те дни англичане дрожали при одном имени Девы Жанны. — Королева сцепила кисти рук так сильно, что даже пальцы ее побелели. — И она всякий раз вытаскивала тебя из петли, которую Ла Тремуй так искусно набрасывал тебе на шею! Потому что у Жанны было чутье. А вот меня оно подвело — мне тоже показалось, что удачи не бывает так много сразу. Но я ошиблась. Стоит только потерять веру — и конец всему. Надеждам, будущему. Мы оба стали бояться Жанну, а надо было верить ей!

Лицо Карла Валуа стало обиженным, как у ребенка.

— Но как можно верить ветру, матушка?

— Это был попутный ветер — и он дул в твои паруса! А мы сами избавились от него. — Он усмехнулась. — Никто так не радовался плену Жанны, как твой осторожный советник!

— Господи, — проговорил Карл, закрывая лицо руками, — как я устал…

— Сейчас не время уставать. Нужно принимать решения.

— Решения — какие?

— Ла Тремуй всегда был с англичанами и бургундцами заодно. Он служил не тебе — им. Он служил Бедфорду и Филиппу. Оглянись, Карл, ни одно из его решений не принесло тебе пользы. Все те бреши, которые он пробивал в твоем королевстве, позже ты затыкал тысячами солдат, моим золотом, напрасно улетевшими годами. Он разорял тебя, а ты не видел этого!

Карл поднял на королеву и впрямь уставшие глаза.

— Что же вы предлагаете, матушка?

— Пора сбросить с груди пригревшуюся змею. Вот что предлагаю я.

— Удалить Ла Тремуя?

Королева усмехнулась:

— Арестовать его.

— Господи, матушка, арестовать Ла Тремуя?

— Да, — твердо ответила она.

— Но ведь он… он мой друг…

Иоланда разочарованно покачала головой:

— Крепко же он отравил тебя своим ядом, что ты белое видишь черным, и наоборот. Но тем опаснее я вижу его фигуру. Тем страшнее… Да, арестовать. И немедленно. Пока здесь де Гокур и его солдаты.

— Я не пойду на это, — замотал головой Карл. — Нет, не пойду. — Он гневно взглянул на тещу. — Я не иуда! — Король гордо поднял голову. — Я — добрый христианин…

Перед Иоландой Арагонской, в ее покоях, стояли трое молодых людей — Жан де Бюэй, Прижен де Коетиви и Пьер де Бризе. Три пылких арманьяка, все они сражались под знаменем Девы Жанны.

— Вы одели кольчуги под ваши кафтаны, господа? — негромко спросила королева.

— Да, Ваше Величество, — кивнули они.

— Берегите себя, на вас вся моя надежда. — Она перекрестила каждого из них. — А теперь ступайте. И да пребудет с вами Господь. Истребите змею. Франция будет благодарить вас.

Трое молодых рыцарей припали на правое колено и поочередно коснулись губами украшенных перстнями рук Иоланды Арагонской. Выбор мудрой королевы оказался не случаен: все трое были заклятыми врагами англичан и бургундцев, но еще больше они ненавидели того, кто сделал все, чтобы Жанна оказалась в руках противника.

— Помните, когда они поднялись, — предостерегла она их, — это должна быть ссора, а не нападение. Иначе мне трудно будет бороться за ваши жизни. Ступайте!

Когда рыцари покинули ее покои, кто-то поскребся в потайную дверь.

— Да? — спросила королева.

Поддерживая платье, в комнаты вошла Мария — она была непривычно бледна.

— Вы уверены, матушка, что все пройдет так, как вы задумали?

— Мы будем молить об этом Господа. — Королева четырех королевств взяла в руки голову дочери, коснулась ее лба губами. Затем заглянула Марии в глаза, полные слез. — Мы затеяли опасную игру, дочь моя…

Дружба Жоржа Ла Тремуя и Реньо де Шартра медленно остывала. Не потому, что у одного из вельмож поменялся взгляд на внешнюю политику Буржского государства. Просто архиепископ Реймсский, обладавший тонким чутьем, давно распознал, что вокруг его союзника собираются тучи. Угроза Ла Тремую читалась в глазах всех военачальников Буржского двора, включая де Гокура и маршала де Буссака, Орлеанского Бастарда и Ксентрая, который лишь недавно вернулся из английского плена, выкупленный своим королем. Но, как отметил для себя архиепископ, первый министр не хотел этого замечать — он вел себя так же самоуверенно, будучи убежденным, что ему все сойдет с рук. Реньо де Шартр сообщил о своих опасениях Ла Тремую, но тот проигнорировал предупреждение. И напрасно, потому что де Шартр был прав, а Ла Тремуй оказался слепцом.