Эдвард Бульвер-Литтон - Кола ди Риенцо, последний римский трибун

— Тише, он спит, уйдите скорей, он болен не чумой.

— Не чумой? — проворчал беккини тоном обманутого ожидания. — Я думал, что никакая другая болезнь не осмелится нарушать прав этого мора!

— Уйди, вот деньги, оставь нас.

И страшный возница с угрюмым видом удалился.

Телега двинулась; колокол снова зазвонил; наконец, этот страшный набат мало-помалу замер в отдалении.

Прикрыв лампу рукой, Ирена подкралась к постели, в страхе, чтобы этот звук и внезапный приход беккини не разбудили спящего.

Засветило утро не пасмурно и не длинно, как на севере, но тем внезапным блеском, с которым появляется день в том климате, подобно гиганту, воспрянувшему от сна. Адриан все еще спал. Казалось, ни один мускул его не шевелился; сон его был еще глубже, чем прежде; безмолвие давило воздух. Это крайнее оцепенение, так похожее на смерть, встревожило и испугало Ирену. Солнце совершило половину своего пути, — монах не приходит; она опять прикоснулась к пульсу Адриана, — он не бился. Она пристально посмотрела на больного в смущении и страхе: живой не мог бы быть так неподвижен и бледен. Сон это или?.. Она отвернулась, сердце ее болезненно сжалось, холод пробежал но жилам, язык прилип к губам. Что так замешкался монах? Она пойдет к нему, она узнает худшее, она не может терпеть долее. Монастырь был довольно далеко, но она знала где, а страх должен был придать легкости ее ногам. Она пристально взглянула на спящего и бросилась из дому. «Я скоро опять увижу тебя», — прошептала она. Увы! Какая надежда может рассчитывать далее минуты? Кто может сказать, что все зависит от него самого?

Несколько минут спустя — после того как Ирена оставила комнату, Адриан с долгим вздохом открыл глаза совсем другим человеком: горячка его прошла, пульс бился тихо, но спокойно. Ум опять сделался господином над телом, и хотя больной был очень слаб, но опасность миновала, жизнь и сознание возвратились к нему.

— Я долго спал, — прошептал он, — о, какие сны! Мне привиделась Ирена, но я не мог говорить с нею, и когда хотел дотронуться до нее, то лицо ее изменилось, фигура ее увеличилась в объеме, и я очутился в лапах отвратительного могильщика. Теперь поздно, солнце уже высоко, я должен встать и идти. Ирена в Ломбардии. Нет, нет; это была ложь, злая ложь; она во Флоренции, я должен возобновить свои поиски.

Вспомнив об этой обязанности, он встал с постели и изумился слабости своего тела. Сначала он не мог стоять, не прислонясь к стене; однако же мало-помалу он так овладел собой, что мог передвигаться, хотя с усилием и трудом. Многодневный голод томил его; он нашел кое-какую скудную и легкую пищу, которую съел с жадностью. Почти с таким же нетерпением он умылся. Теперь он чувствовал себя свежее и крепче и начал надевать свое платье, которое кучей лежало возле постели. Он с удивлением и с каким-то состраданием к себе смотрел на свои исхудалые руки и только теперь стал понимать, что вытерпел какую-то жестокую болезнь, хотя ничего не помнил.

«И я был один, — думал он, — никого не было возле меня, чтобы ходить за мною! Натура была единственной моей сиделкой! Но, увы! Как много времени, может быть, потеряно даром, а моя обожаемая Ирена… Скорей, скорей! Не буду терять ни минуты».

Адриан вышел на улицу; воздух оживил его. Он шел очень медленно и с большим трудом и наконец добрался до широкого сквера, откуда видны были в перспективе одни из главных ворот Флоренции, а за ними фиговые деревья и оливковые рощи. Со стороны этих ворот к нему приближался пилигрим высокого роста. Капор его был отброшен назад и открывал лицо, отличавшееся повелительным, но грустным видом. В его благородных чертах, на широком его челе и в гордом, бесстрашном взгляде, оттененном выражением более суровой, чем нежной меланхолии, природа, казалось, начертала величие, а судьба — несчастье. И когда в этом безмолвном и печальном месте встретились эти два человека, единственные прохожие на пустой улице, Адриан вдруг остановился и сказал встревоженным и нерешительным тоном:

— Не во сне ли я, или в самом деле вижу Риенцо?..

Услыхав это имя, пилигрим тоже остановился и, устремив долгий, пристальный взгляд на изнуренные черты молодого человека, сказал:

— Да, я — Риенцо! А ты, бледная тень, неужели в этой могиле Италии я вижу веселого, благородного Колонну? Увы, молодой друг, — прибавил он более тихим и приветливым голосом, — неужели чума не пощадила цвета римских нобилей? Я, жестокий и суровый трибун, буду твоей сиделкой: тот, кто мог быть мне братом, может требовать от меня братских попечений.

С этими словами он нежно обнял Адриана, и молодой человек, тронутый сто состраданием и взволнованный неожиданной встречей, молча склонился на грудь Риенцо. — Бедный юноша, — продолжал трибун, — я всегда любил молодых людей, а тебя в особенности. Какими судьбами ты здесь?

— Ирена! — отвечал Адриан прерывающимся голосом.

— Неужели это так? Неужели тебе, принадлежащему к дому Колоннов, еще дороги павшие? То же самое привело меня в этот город смерти. Я пришел сюда с отдаленного юга, через горы, наполненные разбойниками, пробрался через толпу моих врагов, через города, где собственными ушами слышал, как город объявлял цену за мою голову. Я пришел пешком, один, охраняемый всемогущим видением. Молодой человек, тебе бы следовало предоставить это дело тому, чья жизнь заколдована, кого небо и земля берегут еще для назначенной цели!

Трибун сказал это тоном глубокого искреннего убеждения; в его выразительных глазах и в торжественном выражении его лица можно было прочесть, что несчастья усилили его фанатизм и увеличили пылкость его надежд.

— Но, — спросил Адриан, тихонько освобождаясь из рук Риенцо, — значит, ты знаешь, где можно найти Ирену? Пойдем вместе. Не теряй ни минуты в разговорах; время дорого, и одна минута в этом городе часто ведет к вечности.

— Правда, — сказал Риенцо, вспомнив о своей цели. — Но не бойся, я видел во сне, что спасу ее, эту жемчужину и любимицу моего дома. Не бойся; я не боюсь.

— Знаете ли вы, где нужно ее искать? — сказал Адриан с нетерпением. — Монастырь наполнен теперь совсем другими гостями.

— А! Мой сон известил меня об этом!

— Не говорите о снах, — возразил Адриан, — и если у вас нет других указаний, то пойдем сейчас же расспрашивать о ней. Я пойду по той улице, вы пойдете в противоположную сторону, а при закате солнца сойдемся в одном месте.

— Легкомысленный человек! — сказал трибун с большой торжественностью. — Не насмехайся над видениями, из которых небо делает притчу для вразумления своих избранников. Да, встретимся здесь при закате солнца и увидим, чей путь будет более безошибочен. Если сон сказал мне правду, то я увижу сестру в живых, прежде чем солнце дойдет до того холма, возле церкви св. Марка.