Эдвард Бульвер-Литтон - Кола ди Риенцо, последний римский трибун

Прошло пять лет со времени событий, о которых я рассказывал. Моя история переносит нас к папскому двору в Авиньоне — этому спокойному обиталищу власти, куда наследники св. Петра пересадили роскошь, пышность и пороки императорского города. Защищенные от казней и насилий могущественного и варварского дворянства, придворные святого престола предались вечному празднику удовольствий — их отдых был посвящен наслаждению, и Авиньон в это время представлял, может быть, самое веселое и сладострастное общество в Европе. Изящество Климента VI придало просвещенную утонченность более грубым удовольствиям Авиньона, и дух Петрарки по-прежнему пробивал свою дорогу среди интриг партий и оргий разврата.

Иннокентий VI недавно наследовал Клименту, и каковы бы ни были его собственные права на звание ученого, он по крайней мере ценил знания и ум в других; так что грациозное педантство того времени по-прежнему примешивалось к наслаждению удовольствиями. Всеобщая испорченность здесь слишком окрепла, чтобы уступить примеру Иннокентия, человека простых привычек и образцовой жизни. Хотя он, подобно своему предшественнику, был покорен политике Франции, но обладал сильным и обширным честолюбием. Глубоко сочувствуя интересам церкви, он составил план утверждения и восстановления ее поколебавшегося владычества в Италии и смотрел на тиранов различных государств, как на главное препятствие для своего честолюбия.

В это время появилась в Авиньоне женщина удивительной и несравненной красоты. Она с богатой, хотя небольшой свитой приехала из Флоренции, но объявила себя неаполитанской уроженкой, вдовой одного нобиля при блистательном дворе несчастной Иоанны. Имя ее было Чезарини. Едва появилась она в этом месте, где, среди столицы христианства, Венера сохранила свое древнее господство, где любовь составляла первую заботу жизни, синьора Чезарини увидела у своих ног половину знати и цвета Авиньона. Ее прислужницы были засыпаны подарками и записками, и ночью под ее окном раздавались жалобные серенады. Она предалась веселым развлечениям города, и ее прелести разделяли славу со стихами Петрарки. Хотя ни на кого она не смотрела сурово, но никто не имел исключительного права на ее улыбки. Ее честное имя было ещё незапятнанно, но если кто-либо мог надеяться на преимущество перед другими, то, казалось, выбором ее будет руководить скорее честолюбие, нежели любовь, и Жиль, воинственный кардинал Альборнос, всемогущий при папском дворе, уже предчувствовал нас своего торжества.

Было уже за полдень. В передней комнате прекрасной синьоры находились два изящно и богато одетые пажа, любимая в те времена прислуга знатных людей обоего пола.

— Клянусь, — сказал один из этих двух молодых служителей, отталкивая от себя кости, за которыми он и его товарищ старались убить время, — это скучная работа! Лучшая часть дня прошла. Наша госпожа замешкалась.

— А я надел мой новый бархатный плащ, — отвечал другой, с состраданием посматривая на свою щеголеватую одежду.

— Тс, Джакомо, — сказал его товарищ, зевая, — оставь свои фантазии. Какие есть новости, желал бы я знать? Возвратился ли рассудок к его святейшеству?

— Рассудок! Как, разве он сошел с ума? — прошептал Джакомо с серьезным и удивленным видом.

— Мне кажется, что да, если, будучи папой, он не замечает, что может наконец снять свою маску и покрывало. Воздержный кардинал — распутный папа, говорит старая пословица. Что-нибудь, должно быть, сделалось с мозгом этого добряка, если он продолжает жить, как отшельник.

— А! Теперь я вас понимаю. Но, право, его святейшество имеет довольно людей, которые заменяю! его в этом отношении. Епископы заботятся о том, чтобы женщины не вышли из моды, а его преосвященство Альборнос не подтверждает вашей пословицы относительно кардиналов.

— Правда, но Жиль — воин, он кардинал в церкви и солдат в городе.

— Не хочет ли он взять здесь крепость? Как ты думаешь, Анджело?

— Эта крепость — женщина, но…

— Что?

— Синьора расположена более к власти, нежели к любви, она видит в Альборносе князя, а не любовника. Как она ступает по полу! Она презирает даже золотую парчу!

— Тс! — вскричал Джакомо, подбегая к окну. — Слышишь внизу топот копыт? Блестящая компания!

— Которая возвращается с соколиной охоты, — отвечал Анджело, пристально смотря на кавалькаду, проезжавшую по тесной улице.

После того, как веселая процессия медленно проехала мимо, блуждающим взглядам пажей представилась мрачная массивная башня прочной постройки одиннадцатого столетия. Солнце грустно освещало ее обширный и угрюмый фасад, в котором только кое-где были видны скорее бойницы и узкие щели, нежели окна.

— Я знаю ваши мысли, Джакомо, — сказал Анджело, красивейший и старший из двух. — Вы думаете, что эта башня мрачное жилище?

— И благодарю свои звезды за то, что они не создали меня довольно высоким для такой большой клетки, — прибавил Джакомо.

— Однако же, — отвечал Анджело, — в ней сидит человек, который не выше нас по своему происхождению.

— Расскажите мне что-нибудь об этом странном человеке, — сказал Джакомо, садясь, — вы римлянин, и должны знать.

— Да! — отвечал Анджело, гордо выпрямляясь. — Я действительно римлянин! И был бы недостоин своего происхождения, если бы не знал, какая честь принадлежит имени Кола ди Риенцо.

— Но, кажется, ваши земляки чуть не побили его каменьями, — пробормотал Джакомо. — Не можете ли вы сказать мне, — продолжал паж более громким голосом, — правда ли, что он явился к императору в Праге и предсказал, что покойный папа и все кардиналы будут умерщвлены, что будет избран новый итальянский папа, который подарит императору золотую корону, как государю Сицилии, Калабрии и Аулии [27] Нелепая басня, принятая некоторыми историками. , а сам примет серебряную корону, как король Рима и всей Италии, что…

— Постойте, — прервал Анджело с нетерпением. — Послушайте меня, и вы узнаете, как это было на самом деле. Оставив Рим в последний раз (ты знаешь, что он был на юбилее инкогнито), трибун, — здесь Анджело остановился, осмотрелся кругом и потом с пылающими щеками и возвысив голос продолжал: — да, трибун путешествовал под видом пилигрима, ночь и день, по горам и лесам, подвергаясь дождю и буре, не имея другого убежища, кроме пещеры, он, который был, говорят, настоящий баловень роскоши! Придя, наконец, в Богемию, он открылся одному флорентийцу в Праге и с его помощью добился аудиенции у императора Карла.

— Благоразумный человек, этот император! — сказал Джакомо, — скупой, как скряга, он совершает завоевания посредством торга и ходит на рынок за лаврами, как говорил мой брат, служивший у него.