Эдвард Бульвер-Литтон - Кола ди Риенцо, последний римский трибун

— Правда, но я слышал также, что он любит ученых, что он мудр и воздержан и что в Италии еще многие надеются от него! Риенцо пришел к императору. «Знай, великий государь, — сказал он, — что я тот Риенцо, которому Бог дал счастье управлять Римом в мире, справедливости и свободе. Я обуздал нобилей, я изгнал разврат, я исправил закон. Сильные преследовали меня, гордость и зависть изгнали меня из моих владений. При всем вашем величии и моем теперешнем падении, я, подобно вам, держал скипетр и мог бы носить корону. Знайте также, что я побочным образом происхожу из вашего рода: мой отец был сыном Генриха VII [28] Дядя императора Карла. , в моих жилах течет тевтонская кровь, как бы ни было ничтожно мое имя! У вас, король, ищу я покровительства и требую справедливости» [29] Речь эта взята у безымянного биографа lib. II. cap. 12. .

Джакомо, который знал слабую сторону своего друга, ограничился тем, что снял соломинку со своего плаща и сказал довольно нетерпеливым тоном:

— Гм! Продолжай! Император прогнал его?

— Нет, Карл был поражен его видом и умом, оказал ему благосклонность и гостеприимство. Риенцо оставался некоторое время в Праге и удивлял всех ученых своими знаниями и красноречием.

— Но если ему был оказан такой почет в Праге, то как он сделался арестантом в Авиньоне?

— Некоторые говорят, будто бы он был выдан Карлом папскому легату, другие утверждают, что он добровольно оставил двор императора и без оружия, без денег отправился в Авиньон!

— Настоящее сумасшествие!

— Но, может быть, это его единственная дорога при каких бы то ни было обстоятельствах, — возразил старший паж. — Риенцо отправился в Авиньон, чтобы освободить себя от направленных против него обвинений, и без сомнения он надеялся, что от оправдания ему останется только один шаг к восстановлению своего прежнего положения. Ему предстоял выбор (рано или поздно это должно было случиться), идти свободным или в оковах, как преступнику или как римлянину. Он выбрал последнее. Везде, где он проходил, народ восставал в каждом городе, в каждой деревушке. Его умоляли поберечь себя для страны, которую он хотел возвысить. «Я иду, чтобы оправдаться и восторжествовать», — отвечал трибун. Говорят, ни один посол, князь или барон не въезжал в Авиньон с такой длинной свитой, какая следовала в стены этого города за Колой ди Риенцо.

— А после того?

— Он попросил аудиенции, чтобы иметь возможность опровергнуть возводимые на него обвинения. Он сделал вызов гордым кардиналам, которые отлучили его. Он требовал суда.

— А что сказал папа?

— Ничего — словами. Тюрьма была его ответом!

— Суровый ответ!

— Но бывали дороги длиннее тех, которые ведут из тюрьмы во дворец; и Бог не создал людей, подобных Риенцо, для цепей и темницы.

Когда Анджело произнес эти слова громким голосом и со всем энтузиазмом, которым вдохновила римского юношу слава павшего трибуна, он услыхал позади себя вздох. Он с некоторым смущением обернулся. У двери стояла Чезарини.

— Извините меня, синьора, — сказал Анджело нерешительно, — я говорил громко, я обеспокоил вас; но я римлянин и моей темой был…

— Риенцо! — сказала дама, подходя. — Тема, способная взволновать римское сердце. Полно — извинений не нужно. Ах, если судьба возвратит Риенцо счастье, то он узнает твое суждение о нем.

Говоря это, синьора смотрела долго и пристально на склоненное и краснеющее лицо пажа взглядом человека, привыкшего узнавать душу по наружности.

— Синьора, — сказал Джакомо, щеголевато драпируясь своим плащом, — я вижу слуг монсиньора кардинала д'Альборноса — а вот и сам кардинал.

— Хорошо! — сказала синьора, и глаза ее засверкали. — Я жду его! — с этими словами она вышла в дверь, через которую подслушала римского пажа.

Жиль (или Эджидио) кардинал д'Альборнос был одним из самых замечательных людей того замечательного времени, столь обильного гениями. Мирная карьера, как бы ни была она блистательна, не удовлетворяла его честолюбию. Он не мог довольствоваться церковными почестями, если это не были почести церкви воинствующей. Смелый, проницательный, предприимчивый и обладающий холодным сердцем при храбрости рыцаря и хитрости попа, — таков был характер Жиля, кардинала д'Альборноса.

Оставив свою дворянскую свиту в передней, Альборнос был введен в комнату синьоры Чезарини.

— Прекрасная синьора, — сказал кардинал, целуя руку Чезарини с грацией, которая показывала в нем более князя, чем духовника, — приказания его святейшества, боюсь, заставили меня опоздать к часу, в котором вы удостоили назначить изъявление моей преданности; но мое сердце было с вами постоянно, с тех пор как мы расстались.

— Кардинал д'Альборнос, — возразила синьора, тихонько отнимая свою руку и садясь, — имеет так много занятий, по своему сану и значению, что, отвлекая свое внимание на несколько минут к менее благородным мыслям, он, мне кажется, изменяет своей славе.

— Ах, синьора, — отвечал кардинал, — мое честолюбие никогда не имело такого благородного направления, как теперь. Быть у твоих ног — этот жребий выше всех почестей.

Синьора ответила не сразу. Устремив свои большие гордые глаза на влюбленного испанца, она сказала тихим голосом:

— Монсиньор кардинал, я не стану притворяться, будто бы не понимаю ваших слов; я также не приписываю их обыкновенной вежливости. Я довольно тщеславна и верю, что вы считаете ваши слова справедливыми, когда говорите, что любите меня. Слушайте меня, — продолжала синьора. — Женщина, которую кардинал Альборнос удостаивает своей любви, имеет право требовать от него доказательств этой любви. При папском дворе — чья власть равняется вашей? Я прошу вас употребить ее в мою пользу.

— Говорите, очаровательная синьора! Не захвачены ли ваши поместья варварами этих беззаконных времен? Или кто-нибудь осмелился оскорбить вас? Ты желаешь земель и поместий? Моя власть в твоем распоряжении.

— Нет, кардинал! Есть одна вещь, которая для итальянца и для женщины дороже богатства и состояния — это мщение!

Кардинал отодвинулся перед устремленным на него пылающим взглядом, но смысл ее речи нашел в нем сочувствие.

— Это, — сказал он после некоторого колебания, — говорит в вас высокое происхождение. Мщение — роскошь знатных. Пусть рабы и сволочь прощают обиду. Продолжайте, синьора.

— Знаете вы последние новости о Риме? — спросила синьора.

— Конечно, — отвечал кардинал. — Но почему ты спрашиваешь меня о Риме? Ты…

— Римлянка! Знайте, монсиньор, что я с умыслом называю себя неаполитанкой. Вверяю мою тайну вашей скромности: я из Рима! Расскажите мне о его положении.