Наталья Дмитриева - Алхимики

Женщины поспешно втащили его внутрь.

— Храни его Господь! — воскликнула служанка, с восторгом глядя на гостя. — Что за отчаянный молодчик!

— Пойди-ка постой у двери, — велела ей хозяйка. — Если кто спросит, скажи, что я молюсь святому Иакову о здоровье его преосвященства.

И служанка ушла с большой неохотой.

А дама без помех смогла рассмотреть «дары святого» и все прочее, что ей было угодно.

Епископ не торопился покидать замок, и прошел слух, что от ванны, принятой с дороги, к нему вернулась прежняя немощь. Однако повара трудились, не покладая рук, и каждый день в хозяйские покои отправлялись жареные цыплята, и рыба, и дичь с соусом и гарниром, и сыр, и вина, и сладкие пирожки — хватило бы на десяток больных и еще осталось.

А Ренье с дамой, которую звали Бриме де Меген, проводили эти дни в согласии и веселье. Но, чтобы не погубить души своей любезной, пикардиец по-прежнему приходил и уходил через окно.

Как-то Бриме сказала ему:

— Ты и вправду отчаянный, Ренье. Кажется, ты ничего не боишься. Обидно, что такой молодец сидит над плесневелыми книгами. Из тебя вышел бы хороший ландскнехт, не хуже тех, что служат римскому королю.

— Я люблю кровяную колбасу, но не хочу ею становиться, — ответил Ренье.

— Да, жизнь солдата короткая, зато нескучная и пышная, как его костюм. А какие камзолы были у ландскнехтов в Шиме! Сколько великолепия, какие ленты, нашивки, разрезы! Разве такой костюм подошел бы тебе не лучше, чем этот унылый плащ?

Тут пикардиец стал ее целовать, и Бриме замолчала. Потом, разомлевшая и счастливая, она лежала у него на груди.

Вдруг ее лицо стало печальным.

— Будь ты солдатом, милый, — прошептала она, — пошел бы служить его преосвященству, стал бы капитаном его охраны и отправился бы с нами в Мехелен.

— В Мехелене тебе будет, чем утешиться, — сказал Ренье.

— Ах, нет! Его преосвященство хочет сделать меня дамой герцогини Маргариты, а она так набожна и строга, что почитает грехом даже шутки и песни во славу Божью. Говорят еще, что герцогиня скупа и не любит тратиться на стол, оттого весь двор вынужден поститься. Никаких развлечений там нет, а фрейлины, словно монахини, носят только черное и серое, целыми днями молятся и вышивают алтарные покровы для церквей.

— Я слышал, что бургундский наследник сейчас живет в Мехелене, а при нем — много молодых кавалеров.

— Да, кавалеры там есть, но герцогиня следит, чтобы они не смели подходить к дамам ближе, чем на длину руки. Всякие любезности, прикосновения и поцелуи запрещены, а девушек, застигнутых на этом приятном деле, секут, точно гулящих девок! — И Бриме заплакала, как будто розга уже отметила ее нежную кожу.

А Ренье развлекался, губами ловил слезы, текущие из прекрасных темных глаз.

— Не плачь, — говорил он. — Птицы не плачут, когда им вырывают перышки, они лишь поют звонче. А ты, моя красавица, стоишь всех птиц на свете. Твой голос звенит, словно ручей, твоя кожа бела и чиста, точно снятое молоко, а губы — слаще земляники. Прелестей твоих не скроешь и под монашеской рясой, и нет такой клетки, чтобы тебя удержала. Пока не пришло время улететь, мы еще споем с тобой песенку, да глядишь — и не одну.

— Господи, благослови болезнь его преосвященства! — благочестиво произнесла Бриме.

Тем же вечером, когда зашло солнце, Ренье оставил свою любезную.

В башнях и на стенах замка горели огни, но внизу было темно, как в колодце. Вдруг у ворот послышались голоса, и какой-то всадник въехал во двор. К нему подошел стражник с фонарем в руках, и пикардиец увидел, что конь весь в пене и тяжело дышит, а прибывший заляпан грязью до самой шляпы. Бросив поводья конюху, он соскочил на землю и заторопился к лестнице, ведущей к хозяйским покоям; пикардиец услышал слова, сказанные им сидевшим у двери караульным:

— От князя Шиме — послание его преосвященству. Он ждет.

«Не в этом ли причина болезни епископа? — подумал Ренье. — Чтоб мне пропасть, если назавтра преосвященный не будет здоров».

Вывернув плащ наизнанку, пикардиец опустил капюшон пониже и скользнул следом за вестовым. Стражник окликнул его, но Ренье не обернулся, только сердито заворчал себе под нос. Второй караульщик сказал:

— Это чертов астролог его преосвященства, пусть идет.

— Не помню, чтобы сегодня он спускался из своей башни, — возразил первый.

— Дурак ты, если думаешь, что ему для этого нужна лестница, — сказал второй. — Хочешь, беги за ним, хватай его, а я с места не сдвинусь. Астролог это или дьявол, его господин — пусть святой отец с ними разбирается, коли сам пригласил не того, так другого.

— Когда-нибудь ты лишишься языка за богохульство, — сплюнув, произнес первый. Однако он остался на месте, и Ренье без помех добрался до покоев епископа. Под аркой при входе он наткнулся на трех пажей, игравших в кости. Один из них, рослый детина, более годный в алебардщики, чем в пажи, грубо спросил его:

— Что ты здесь забыл, приятель?

— Я ищу свою тень, — ответил ему Ренье. — Обычно я привязываю ее к ногам рыбьими кишками, но сегодня на меня налетели собаки и, не успел я оглянуться, сожрали их подчистую. Тень испугалась и бросилась бежать, я — за ней, но в темноте ей удалось ускользнуть. Господа, не пробегала ли она мимо вас?

— Что ты болтаешь? — смеясь, спросил паж. — Твоя тень у тебя за спиной.

— Эту я одолжил у эконома, чтобы не ходить совсем без тени. Пока он спит, она ему не нужна. Но если не найду свою, ее тоже придется вернуть.

— Так пойди и поищи, — сказал паж. — А не найдешь — поделом тебе. В другой раз не будь раззявой.

Но пока он говорил, двое других подменили игральные кости.

— Раззява тот, кто во время игры упускает из виду стакан, — заметил Ренье.

Обозленный паж принялся награждать приятелей тумаками, а пикардиец, убедившись, что этим троим теперь не до него, без помех прошел по гулкому коридору, в конце его свернул и очутился в старой навесной башне у внешней стены. В давние времена здесь постоянно находился дозор; теперь же башня была пуста и заброшена и все чаще служила отхожим местом. Ее крыша прохудилась, бойницы понемногу осыпались. Зато до окна епископских покоев отсюда было рукой подать, и Ренье с детских лет знал, что, если встать снаружи на козырек, можно услышать, о чем говорят по соседству. Однако к своей великой досаде он обнаружил, что от козырька осталось лишь несколько расшатанных камней, которые не выдержали бы и мальчишку, не то что здорового пикардийца.

В окно было видно, как епископ расхаживал вокруг жаровни с углями и взволнованно потирал руки. За ним, словно тень, двигался человек в серой выцветшей мантии с оловянными бляхами у ворота и на рукавах — в нем Ренье узнал астролога, которого Якоб де Круа повсюду возил с собой. Вкрадчиво изогнувшись, он что-то отвечал нетерпеливо бросающему вопросы епископу и поминутно облизывал губы тонким, как у змеи, языком. Но тщетно пикардиец вытягивал шею, напрасно напрягал слух — до него долетело лишь несколько отрывочных фраз.